Король Карелии. Полковник Ф. Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг. - Ник Барон Страница 25

Мы были заранее осведомлены об этих планах и не могли не принять в них участия. В день бала доктор Мьюир, лейтенант Менде, лейтенант Смит, прибывший к нам в качестве пулеметчика, Николай, Григорий и я посовещались, чтобы как следует подготовиться к своим ролям. В результате мы решили надеть абсолютно одинаковые костюмы из коричневых халатов, позаимствованных в госпитале, а также наших накидок с капюшонами для защиты от ветра и затемненных очков. Эта маскировка скрывала наши лица и руки. Между нами была небольшая разница в росте, которую мы также постарались по возможности скрыть: на ногах самого высокого из нас были только тапочки, также позаимствованные в госпитале, а остальные надели тапочки поверх ботинок на высокой подошве, и в довершение к этому под подошвами все пропустили завязки, которыми крепились накидки для защиты от ветра.

Когда наши хозяева, они же заговорщики, увидели шесть одинаково одетых фигур, заходящих в прихожую, они были озадачены и тут же начали спешно и оживленно совещаться. После этого один из них повел себя весьма необычно: он настоял на том, чтобы очень тепло приветствовать каждого из нас рукопожатием, причем так цеплялся за руки, словно был членом секретного братства и ожидал получить некий тайный знак. Я внезапно понял, что они пытались определить меня с помощью среднего пальца моей правой руки, который не сгибался после одного происшествия на футбольном поле. Лишь один из русских знал об этом, и сейчас он решил на практике применить свои знания.

Вскоре очередь дошла до меня, и мои подозрения подтвердились, когда хозяин начал искать и нашел мой палец. Торжествуя, он удерживал меня, пока не приблизились двое его друзей, но мне удалось не пустить их к себе за спину до подхода моих спутников. Однако они все-таки пометили меня, и при первой же удобной возможности доктор шепнул мне, что на моем плече остался отпечаток ладони, сделанный с помощью муки или пудры. Я попросил его передать Менде и Григорию, чтобы они присоединились ко мне в туалете. Они при шли, и, пока Менде присматривал за дверью, я поменялся костюмами с Григорием и проинструктировал его, что делать дальше. После этого мы с Менде пробежали две мили, чтобы вернуться в наш штаб, и гам быстро переоделись.

Времени на подготовку у нас было немного: вскоре раздался телефонный звонок. На проводе был наш русский хозяин, желавший поговорить со мной. Менде ответил, что я уже ушел спать и что утро будет более уместным временем для делового разговора. От этого он пришел в крайнее волнение и захотел услышать мой голос. Я вежливо спросил, чем могу быть ему любезен. У заговорщиков не было времени, чтобы придумать правдоподобный повод, и, после недолгих сомнений, они сказали, что хотели бы видеть меня прямо сейчас. Через полчаса доложили о приходе взволнованного джентльмена. Его оправдания звучали красиво. Он якобы подслушал о заговоре, в результате которого на бале меня должны были застрелить, отсюда его нетерпение увидеть меня во плоти и поговорить со мной. Его руки тряслись, и во время своей речи он часто вытирал с лица пот. Я поблагодарил его за беспокойство и верность, предложил ему выпивку и отправил домой.

После возвращения наши товарищи позабавили нас рассказами о конфузе, который произошел на балу. Заговор развивался по плану, так как Николай быстро одел двух карелов в такие же наряды, чтобы число «людей в капюшонах» не уменьшилось и наше отсутствие не было бы обнаружено. Григорию не потребовались слова, чтобы выразить свое восхищение леди в маске и послушно последовать за ней в ловушку. Здесь его внимание было полностью поглощено столь уместно оставленной бутылкой. Когда пришел момент истины, в комнату ворвался разгневанный муж в сопровождении стольких друзей, сколько поместилось в коридор; за их спинами стояли все наши товарищи. Леди дала полную волю своим эмоциям, и Григорию пришлось удерживать ее, чтобы она не убежала, когда обнаружила, что осталась наедине не с тем человеком. Ее муж бросился вперед и ударил Григория, которой тут же предложил ему стреляться на револьверах, не сходя с места. Муж пережил несколько очень неприятных минут, пытаясь избежать подобного развития событий, так как он с огромным уважением относился к храбрости карелов и их навыкам обращения с оружием и не строил иллюзий по поводу собственных способностей. Леди весьма язвительно комментировала эту ситуацию; к тому же его осыпали откровенными и несдержанными упреками собственные товарищи, в результате чего заговор был полностью раскрыт. В конце концов, пытаясь оправдать себя, он и позвонил мне, однако мое присутствие на другом конце провода оказалось последней каплей.

Старый деревянный театр был свидетелем многих драм помимо тех, что предназначались для развлечения, в основном из-за того, что он являлся центром общественной жизни в Кеми и, как следствие, в мирное время в нем располагались штаб-квартиры различных организаций. Сейчас он стал базой Карельского полка, командиром которой был назначен недавно прибывший британский офицер, майор Гаррисон из Уэст-Йоркширского полка. У него было мало времени для адаптации к ситуации на севере России, поэтому Григорий старался проводить с ним как можно больше времени, чтобы предохранить его от ошибок.

Однажды ранним утром в нашей штаб-квартире раздался настойчивый телефонный звонок, на который ответил Менде. Звонил Григорий, находившийся на верхнем этаже театра. Он попросил меня как можно быстрее приехать, сказав, что вот-вот взбунтуются солдаты Новой мурманской армии.

Когда мы в спешке оделись, у дверей нас уже поджидал Микки на санях, и мы добрались до города за рекордное время. Та ночь была одной из самых холодных, что мне довелось испытать: температура упала до семидесяти трех градусов мороза <—58 по Цельсию — Примеч. перев.>. Прибыв в театр, мы обнаружили около пятидесяти русских солдат на заднем дворе, который использовался для стоянки транспорта; они были вооружены винтовками, те, кто был позади, просили стоявших спереди расступиться, и все одновременно что-то кричали. Мы протиснулись сквозь толпу и, добравшись до самого центра беспорядков, забрались на сиденье пустых саней. Менде тщетно пытался перекричать весь этот гам, и, чтобы привлечь внимание, мне пришлось использовать тот же тон, с которым я когда-то муштровал батальон. После этого они немедленно притихли. Я начал с того, что назвал их крикливыми мальчишками и упрекнул за то, что они вытащили меня из теплой постели в такую ночь, после чего попросил, чтобы их представитель поднялся на сани для переговоров. К этому моменту они заинтересовались и, как мне кажется, немного развеселились, услышав мой акцент. В конце концов один из них начал пробираться ко мне, но молодой русский офицер приказал ему остановиться, угрожая пристрелить его. Я приказал офицеру выйти, спросил его имя и часть и сообщил ему, что он арестован.

После этого солдат изложил свою жалобу. Он сказал, что офицер, который только что пытался вмешаться, ударил его по лицу хлыстом и потом угрожал ему револьвером. Повернувшись к одному из четырех офицеров, стоявших рядом с первым, я спросил у него, правда ли это. Разумеется, он не смог дать прямого ответа, и, поскольку солдаты снова заволновались, я приказал им разойтись по казармам, пообещав, что лично разберусь в происшедшем. Мое обещание их успокоило, и они разошлись без лишнего шума; однако в какой-то момент ситуация складывалась крайне неприятным образом: пятеро пьяных юных офицеров стояли спиной к спине, окруженные толпой разгневанных солдат, в руках которых были русские винтовки с несъемными штыками.