Путь слез - Дэвид Бейкер Страница 21

Окрестили его, третьего сына Отто, герцога Франконии, Иоганном Петером, в двадцать седьмой день августа 1135 года после Рождества Христова. Обладая живым и проницательным умом, он весьма преуспел в своем обучении под руководством беспощадных наставников школы в Ахене. Вечно присутствующая любознательность и недюжинная смекалка пробили ему дорогу в досточтимый университет в Болонье, и частные занятия в Салерно, и престижную и взыскательную библиотеку в Вормсе.

Невзирая на превосходную ученость, склонность Петера к бесшабашным затеям заставила нахмуриться не одного из его придирчивых учителей. Однако мягкий нрав и доброе сердце так явственно оттесняли его озорство, что не смогли не завоевать любви самых суровых из своих учителей.

Петер женился, но вскоре испытал агонию вдовца. С разбитым сердцем, но по-прежнему стойкий духом, он, одним ясным прохладным октябрьским утром в Университете Кельна, в возрасте двадцати лет стал Магистром искусств и философии. Но не успел он взять желанный свиток в крепкие руки, как объявил о намерении покинуть возвышенный мир мыслителей. «Твердость свою мне лучше испытать в горьком искусстве войны», – решительно заявил тогда он.

Посему, вопреки мольбам и просьбам как священников так и преподавателей, Петер ушел от дальнейшего образования и склонил колено пред Фридрихом Толстым из Бремена, дабы ординарцем быть принятым в грозные ряды его саксонских рыцарей. Воодушевленный молодой человек провел холодную зиму, обучаясь внутри стен промозглой и мрачной крепости на окраине Бремена. Востроглазые наставники обучали ревностного вассала смертельному военному искусству, и юнец быстро учился. Знакомый с длинным мечом, он был особо ловок в обращении с самострелом, копьем и цепом.

При первой же встрече с ужасами битвы Петер показал себя верным и отважным воином, умелым и пылким, но одновременно способным на милосердие и сострадание. Кольчуга и кожаное облачение хорошо держались на его широких плечах и мускулистых руках. Длинные русые кудри выбивались из-под загнутых краев стального шелома, а широкие ладони сжимали ужасающего вида цеп, который он всегда носил с собой. Фридрих любил его как сына и говорил, что у него «сердце льва и нрав придворного щенка-любимца».

Его отвага, явленная в кровавой битве под Тортоной, была отмечена летописцем Фридриха в хронике войны и официально объявлена двору самого Барбароссы. Ибо не кто иной, как решительный Петер, повел в наступление отряд пехоты, дабы спасти из кольца врагов корпус разбитой конницы. Ломбардские герцоги, миланские duces, едва не сомкнули ряды за спинами Фридриха и его осажденных саксонцев, как Петер во всей своей ярости напал на врага с фланга. Дикая мясорубка спасла германцев из западни, и победа досталась им, хотя и ужасной ценой.

Итак, пред великим собранием рыцарей, благодарный Фридрих собирается посвятить Петера в рыцари и подарить ему в Саксонии обширное феодальное поместье с пахотными и пастбищными землями. Но в то славное утро молодой человек поднял взор с преклоненного колена и кротко отверг щедрое предложение. «Прости меня, мой господин, но ни жду я награды за выполненную повинность, ни удовольствуюсь знаком памяти об учиненной бойне». Петер потерял интерес к войне – и это принесло ему облегчение.

Юный Петер, столь же устремленный, вернулся к более привычной жизни, дабы возобновить свои поиски смысла внутри себя и во внешнем мире. Мало его интересовала гонка наживы растущего класса торговцев, или политические происки его собственного титулованного семейства. Душа его истомилась по миру, и он отдал жизнь на служение римской церкви.

Последующие три десятилетия провел он за арочными витражами соборов и высокими стенами монастырей. Как прежде способный к познанию, он быстро продвинулся от положения простого приходского священника к посту служителя влиятельного архиепископа Шанделё. Но чем больше года покрывали сединой его русые волосы и лишали его руки и ноги былой мощи, тем больше беспощадная погоня за знаниями погружала его глубже в самого себя и тайны веры. Разочарованный, но неугомонный Петер, в итоге, отказался от своего поста, чтобы вступить в требовательную общину монахов-картезианцев в далеком Наймарке. «Можно ли глубже познать Божий промысел, – размышлял он, – чем с пером в руке и глазами в Слове Его?» Итак, он зажил с пером и свечой – переписчиком, – давши обет наносить Святое Писание на листы желтого пергамента, день за днем, за маленьким потертым столом.

За те дни единообразия и молчания брат Петер снова многому научился. Но в своем понимании он становился беспокойным, ибо Слово, которое он читал, как бы противоречило монашескому наставлению. Желая всегда проявлять почтение, Петер пытался совладать с видимым несогласием. В конце концов, не в силах сдержать пылкий дух, он решился открыться собратьям, вышним и, наконец, самому аббату. Вышние ответили на его призыв узколобым укором, порождая внутри Петера настоящий мятеж, который проявил себя в сопротивлении и растущей враждебности к обычаю, учению и власти Церкви. Даже пять лет ссылки и трудовой повинности в монашеском ордене на унылых болотах Силезии не смогли заставить замолчать настойчивого инока.