Дядя Джо. Роман с Бродским - Вадим Месяц Страница 20

— У нас это называется brown-nosе, — учила меня Маргарет сленгу. — Хочет понравиться начальству. Кстати, она сто процентов хочет залезть тебе в штаны.

— Что за ерунда?

— Я знаю. Женщины видят друг друга.

Вечером я позвонил Маргарет и предложил продолжить вечеринку. Она с неожиданным энтузиазмом согласилась. Я положил в рюкзак галлон красного калифорнийского, кинул несколько яблок и два граненых стакана, оказавшихся на кухне. Маргарет ждала меня у станции метро. Она по-походному переоделась: была в джинсах и брезентовой куртке. На мое появление отреагировала с веселым интересом.

— Что-то случилось?

— Конечно, случилось. Соскучился.

Она промолчала и пошла в сторону Уэст-Сайда, чувствуя спиной, что я ковыляю следом. Мы перешли несколько авеню и дошли до реки. Мэгги случайно привела меня в Челси, к зданию Компартии США. Кунхардт когда-то показывал мне эту достопримечательность. Я узнал место и показал Мэгги штаб-квартиру местных коммунистов.

— Ты знаешь город лучше меня, — удивилась она. — Это филиал Советского Союза?

— Это все, что от него осталось, — сказал я.

На фасаде здания еще сохранялась роспись с лицами вождей мирового пролетариата. Маргарет узнала Че Гевару, Троцкого и Карла Маркса.

Мы вышли на набережную Гудзона в поисках скамейки. Здесь велось какое-то строительство, и выходы к воде тут и там были огорожены красными заборами. За разорванной колючей проволокой сидели два негра, раскуривающих отсырелый косяк.

— Такова жизнь, — задумчиво говорил один из них.

— Ты прав, — соглашался другой.

— Философы, — сказал я. — Пойдем от них подальше.

Маргарет засмеялась и взяла меня за руку. Мы сели неподалеку от философов и выпили по стакану вина.

— Это плохое вино, — сказала Маргарет. — Много сахара. Его можно пить, но я научу тебя покупать хорошее.

— Допьем это — купим другое, — сказал я.

— Я уже напилась. Серьезно. Но выпью еще, ты не думай.

Она становилась смешливой и расторможенной. Мы сидели на берегу, пока не замерзли. По примеру Фостера я купил к тому времени кожаную куртку, узкие джинсы и высокие мотоциклетные сапоги в Ист-Виллидж. Носил кепку Cagool задом наперед, чтобы был виден фирменный знак «кенгуру». Я вел себя как папуас, примеряющий цилиндры и пенсне заморских пришельцев. Когда мы поднялись с наших ящиков, я повязал Маргарет на шею салатовый шарф, в котором ходил той осенью.

— Мне подарила его крестная мать. Хелен. Она умерла.

— В России?

— Нет, в Южной Каролине.

Я прижал ее к себе, быстро поцеловал глаза и губы.

— Давай я провожу тебя до студии, — сказал я.

Мы взяли такси и тут уже начали целоваться по-настоящему. Не прерываясь на время всей поездки, точно договорились заранее. За окнами мелькали огни большого города, рекламные щиты, блестящие бока автобусов и грузовиков, соломенные куклы и оранжевые тыквы в витринах.

В студии мы повалили на пол несколько гипсовых фигур и прошли на кухню, где я раздел Маргарет по пояс. Блузку и бюстгальтер повесил на плечо человеческого скелета, стоящего среди скульптур.

— Зачем? — застеснялась она. — У нас все будет. Обещаю — все будет. Можно я оденусь?

Я запротестовал.

— Ты можешь пойди на жертву ради красоты? Я никогда не пил вина с полуголой женщиной.

— Правда?

Я действительно никогда не вел себя столь стремительно. Маргарет понравилась мне сразу, но раздеть ее вчера случая не представлялось.

— Ты меня соблазняешь, — вдруг заключила она.

— Ага. Ты голая, а соблазняю я.

— Мне нравится, как ты на меня смотришь. И ты меня этим соблазняешь.

— Давай выпьем за удачное соблазнение.

У Неизвестного была большая ванна с гидромассажем. По всем законам обольщения мы забрались в нее, прихватив шампанское. От скудости воображения я поставил в видик фильм «Однажды в Америке» ^[28]. В моем тогдашнем сознании вряд ли могло родиться что-то более крутое, чем сидеть в джакузи с голой американской красоткой, пить дорогое вино и смотреть фильм с Де Ниро, который я раз двадцать смотрел в бандитском Екатеринбурге.

Это было ритуальным действием. Я не собирался смотреть кино до конца. Я сидел в ванне сзади и гладил округлые формы мисс Гейтвуд, соприкасаясь с ними все ближе и глубже. Рассказывал о России-матушке: об убийствах в нашем дворе, о черном пистолете, оставленном на родине в ящике письменного стола, о музыке Эннио Морриконе ^[29], которую я включил в торжественный момент на свадьбе другу.

Маргарет повернулась ко мне с умилительной миной.

— Вы там у себя считаете, что это Америка?

— Не знаю. Ну, Нью-Йорк. Бруклин.

— Не Бруклин это никакой. Это какая-то гребаная Италия. Это сделано специально для туристов и идиотов. Для русских поэтов, крещенных в Южной Каролине.

Она поднялась из воды, я обнял ее за бедра, уткнувшись головой в живот. Она поцеловала меня в темечко, помогла подняться, и когда мы вошли на кухню, отдалась на столе, прижавшись к нему большой грудью.

— Американская культура поверхностна, — сказала мисс Гейтвуд, закатывая глаза. — Вы знаете что-то такое, чего мы еще не знаем.

В моменты страсти Мэгги становилась удивительно красивой. Большой четкий рот с ровными зубами увлажнялся и дрожал, глаза светились. Она распускала крупные рыжие локоны, становясь кельтской воительницей. Женщины у ирландцев воевали наравне с мужчинами, но и в постели были инициативны и смелы. Я сказал это Маргарет в качестве комплимента, однако она ничего не слышала.

Мы продвинулись в мастерскую, где она обняла бронзового кентавра и попросила трахнуть ее еще раз. Макет «Масок скорби», стоящий в лесах посередине зала, привлек ее внимание, и она неожиданно замерла.

— Нехорошо это, — сказала она. — Они — жертвы, мученики. Смотрят на нас.

— Они должны за нас радоваться, — сказал я, уверенный в своей правоте.

— Пойдем лучше наверх, — пробормотала Маргарет. — Нас здесь видно с улицы. Я не хочу, чтобы на нас смотрели.

Мы поднялись в лофт на втором этаже, забрав с собою остатки вина, и какое-то время предавались вдумчивым нежностям.

— У меня младшая сестра всегда была по этой части. Отец находил ее и буквально вытаскивал из-под мужиков. А я была скромная. Только сегодня начала ее понимать.