Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер Страница 19

Не менее пессимистично взирали на простонародье и астрологи. Дорофей Сидонский рисует детальный словесный портрет типичного вора: «густыми волосами поросли руки его», «толстощекий, узколобый» (Carmen Astrologicum, V.XXXV.103, 136). Понятно, конечно, что этот стереотипный образ злодея возрос на почве всеобщей веры в то, что и облик и поведение людей предопределены расположением звезд на небе, проистекающей, вероятно, от какого-то издревле присущего людям гена детерминизма. Не менее фаталистически смотрит на вещи и древнегреческий историк Фукидид (V век до н. э.): «По своей натуре все люди склонны совершать недозволенные проступки как в частной, так и в общественной жизни, и никакой закон не удержит их от этого». Государства перепробовали всевозможные карательные меры, пишет историк, даже смертную казнь. Однако и от этой меры преступления не уменьшились (История, III.45) ^[23].

Пусть так, но, с другой стороны, были ведь и особо опасные серийные преступники, успевавшие совершить на порядок больше злодеяний, чем все прочие; были и такие, кто по юношеской горячности, считавшейся явлением естественным и в чем-то даже простительным, успевал в молодые годы отметиться разбоями и насилием, а с возрастом остепенялся и как бы сам собой исправлялся.

Что касается воровства, то оно практически всегда проистекало от бедности. В «Золотом осле» один из разбойников так прямо, без обиняков, и объясняет жертве: «нищета принуждает нас к такому занятию» (IV.23). Издревле подмечено, что бедность и нужда пробуждают в людях беззастенчивую и безрассудную удаль, предположительно по той простой причине, что сама безвыходность сложившейся жизненной ситуации толкает их на отчаянные преступления, а любой риск кажется оправданным посулом наживы. Элементарное чувство голода также признавалось возможным мотивом. Теоретик сельского хозяйства Колумелла (I век) описывает всяческие способы воровства, практикуемые вечно голодными рабами, которые сеяли зерна гораздо меньше, чем в том отчитывались, а на самом деле крали (О сельском хозяйстве, I.7.1–3). И Сенека сетует, что состоятельным людям приходится «присматривать за алчнейшей бандой» рабов и дворни («О безмятежности духа», VIII.8) ^[24].

Итак, мелкими кражами рабы пополняли свой скудный рацион, а делами покрупнее зарабатывали деньги, из которых могли что-то откладывать еще и на будущий выкуп себя из рабства. Мы видели, что разграбление потерпевших крушение кораблей служило хорошим подспорьем для обитателей прибрежных поселений, хоть и преследовалось по закону, не признававшему в качестве оправдания хронический голод среди простонародья. В отдельную категорию закон выделял различные виды домашних краж: рабы воруют у господ; вольноотпущенники — у патронов; наемные работники — у своих нанимателей. При этом мелкие домашние кражи законников не интересовали, а потому в той же статье особо оговаривалось, что подобные случаи не должны быть предметом исков (Дигесты, XLVIII.XIX.11.1). Плохое домашнее воспитание и слабохарактерность отцов, которая удостаивалась особого порицания, — всё это отмечалось среди причин моральной ущербности будущих преступников. Алчность также считалась негативным качеством, хоть и приписывалась только богачам: часто приводились примеры подделывания или переписывания завещаний.

Закон четко разграничивал предумышленные, спонтанные и непреднамеренные действия, такие как пьяная драка, и преднамеренно спланированные, такие как ограбление (Дигесты, XLVIII.XIX.11.2). «Безумные» и «малолетние» ^[25] освобождались от ответственности (Дигесты, IX.II.5.2). В народе также бытовало объяснение безрассудных преступлений «одержимостью демонами»: считалось, что безумцы себя не контролируют, а действуют по воле злых сверхъестественных сил.