Приливы войны - Стивен Прессфилд Страница 13

Я промолчал. Спустя короткое время Полемид возобновил повествование.

* * *

После Потидеи я два с половиной года не возвращался в Афины, принимая участие то в одной кампании, то в другой. Ты знаешь, как это бывает. Рана, которая держала меня дома взаперти, была получена даже не в бою. Я упал с лесов и разбил себе голову. Некоторое время из-за этого я был слеп. Мои дорогие товарищи в госпитале украли у меня всё, что я имел, кроме трёх серебряных монет в четыре драхмы каждая, которые я носил при себе. Они забрали бы у меня и щит, и нагрудную пластину, если бы я не положил щит под голову, а пластину не держал постоянно под рукой. Письмо, которое по моей просьбе один приятель написал моей сестре Мери, так и не достигло Афин, так что, когда я спустился с трапа в порту Мунихия, меня никто не встретил. Я даже не мог нанять какой-нибудь экипаж, чтобы добраться до города. Я побрёл один, прижимая к груди оружие и доспехи, и с каждым шагом мне казалось: вот сейчас я потеряю сознание.

Чума свирепствовала уже вовсю. Она принесла с собой огромные изменения — я не мог в них поверить. Кольцевая дорога, ширина которой двадцать шесть месяцев назад казалась такой большой, что юноши в полночь устраивали на ней конные состязания, теперь сделалась столь узкой, что двум повозкам было на ней не разъехаться. По сторонам впритык были понаставлены ларьки и пивные — они тянулись вплоть до Длинных стен. Там же лепились лачуги для беженцев из сельской местности. В городе аллеи кишели безземельными людьми, потерявшими всё своё имущество. Вежливости не было и в помине. Даже вид молодого солдата-инвалида, в которого я превратился, ни у кого не вызвал доброго слова. Ни один человек не захотел подать мне руку, когда потребовалось ступить на поребрик дороги. По знакомым дорожкам ходили незнакомые мне люди, ощупывая на ходу несколько влажных оболов. Они носили деньги не в кошельке, а за щекой, как деревенщина.

Я отдохнул в городе один день. За мной с любовью ухаживала моя любимая сестра. В ожидании моего приезда Мери сохранила немного вишен. Она боялась, что никогда больше меня не увидит. Её любовь стала для меня солнечным светом. Для Мери недостаточно было просто смотреть на меня, своего брата. Ей необходимо было трогать моё лицо, волосы, часами сидеть, прижавшись ко мне.

— Я должна увериться, что это действительно ты.

Они с отцом настаивали на том, чтобы я, как только достаточно окрепну, навестил нашу тётю Дафну, которая заботилась обо мне в первые годы моей жизни и которая теперь, в возрасте шестидесяти двух лет, томилась одна. Мери заранее послала к ней мальчика — предупредить, и через два месяца я переехал к ней.

В действительности Дафна приходилась нам двоюродной бабушкой. В своё время она была признанной красавицей. В молодые годы она руководила шествием канефор — девушек с корзинами на головах на празднике Панафиней. Она носила для Змея в Акрополь священный сосуд с молоком. Теперь, по прошествии пяти десятилетий, Дафна отдала родному городу всё, что имела. Она добровольно пустила на нижние этажи своего дома сельскую семью. Те, в свою очередь, разрешили там жить другим, также находящимся в стеснённых обстоятельствах; так что когда я приехал, двор потряс меня толпами жильцов и обветшалостью строений — в результате их пребывания. Однако покои моей тёти наверху остались без изменений, даже моя комната, которую я занимал, когда был маленьким. Внешность старушки также мало переменилась. Провожая меня в помещение, которое было гостиной её четвёртого мужа, а теперь служило и чуланом, и кухней, она держалась уверенно, с видом человека, который до сих пор всеми командует и которому оказывается всеобщее уважение.

Видел ли я лачуги на улицах?

— Клянусь богами, будь я мужчиной, Полемид, лакедемоняне раскаялись бы в своей наглости!

Моя тётя всегда называла меня полным именем — и всегда тоном неодобрения.

— Что за имя? Дать ребёнку такое имя! «Дитя войны»! Вот уж действительно! О чём думали твой отец и его жена, согласившаяся с подобной прихотью?

И как всегда, она осудила безвременную кончину моей матери.

— Твой отец не хотел жениться вновь, но ему пришлось взвалить на себя заботу о вас троих, да ещё поместье! Поэтому он послал тебя учиться в Спарту. И ещё потому, что боялся, будто я могу тебя избаловать.

Она сжала мои мозолистые руки.

— Ребёнком у тебя были пухлые, мягкие ручки, как грудка гуся, а кудряшки — как у красавчика Ганимеда. А теперь — полюбуйтесь на него!

Тётя Дафна настояла на том, чтобы приготовить мне поесть. Я достал миски с высоких полок и уголь из ящика. Я чувствовал на себе её взгляд, пристальный, ничего не упускающий.

— У тебя трещина в черепе.

— Пустяки.

— Помилуй! Неужели ты думаешь, что за все эти годы я ничему не научилась?

Дафна перечислила все кампании, в которых я участвовал, упрекая меня за то, что я добровольно ввязался в эту войну, когда мог ещё год-полтора назад сесть на корабль и вернуться домой. Она знала имена всех моих командиров, она расспрашивала их всех — если не лично, то их помощников и даже их матерей и сестёр.

— Что происходит с твоей психикой? Что заставляет тебя, Полемид, добровольно идти туда, куда тебя не зовут? Тебя же не приводили к камню?

Она имела в виду то обстоятельство, что я не был мобилизован, моё имя не выбрали из katalogos; в числе других призванных на военную службу меня не было у родового камня.

— Или ты отправился добровольцем, чтобы разбить сердце твоей сестры и моё?

Она говорила о Мери, чей жених, морской офицер, погиб у Метимны. Сестра моя так и не вышла замуж. Ей было сейчас семнадцать лет. Из-за нашего стеснённого положения приданое у неё было очень маленькое. А сколько ещё девушек оставались незамужними из-за того, что все юноши ушли на войну?

Моя тётя не хотела, чтобы я сторонился и избегал рисковать; она только хотела, чтобы я проявлял благоразумие и осмотрительность.

— Целью твоего обучения в Спарте было привить тебе принципы добродетели, нравственности и самообладания; тебя не готовили к ремеслу воина. Ты — землевладелец! Боги! Разве у тебя отсутствует призвание к земле?

Я поёжился.

— А твой брат проявляет ещё меньше внимания к хозяйству, чем ты. И твоих двоюродных братьев интересуют только актёры, лошади и собственная внешность. Кто сохранит наши семейные традиции, Полемид? Кто будет обрабатывать землю?

— Всё это ни к чему, согласись, тётя, когда спартанцы готовят себе еду на кострах из наших кроватей и скамей.

— Не дерзи мне! Я не посмотрю, что ты уже вырос! Я ещё могу отшлёпать тебя!

Она прочитала молитву и поставила горшок на угли.

У меня было два двоюродных брата, внуки Дафны, Симон и Аристей, которые, казалось, выросли верхом на лошади. Сейчас они служили в кавалерии, отличились и, как сообщила тётя, приобрели довольно сомнительную известность. Знаю ли я, что они пьянствуют в городе с распутниками и щёголями, прихвостнями этого фата Алкивиада?