1920 год. Советско-польская война - Юзеф Пилсудский Страница 12

Как отмечает п. Сергеев, привилегии распространялись и на обеспечение 15-й армии вспомогательными средствами: будь то средства связи, транспортные средства в виде реквизированных повозок или снабжение отдельных дивизий техническими средствами – 15-я армия получала их больше, чем другие. Даже несмотря на то что п. Тухачевский готовил на крайнем северном фланге крупный кавалерийский кулак, называемый третьим конным корпусом, он не усилил его отдельной кавалерийской бригадой, а оставил ее при 15-й армии.

Такая постановка дел заранее предопределяла, что в планах п. Тухачевского главная роль отводилась этой столь явно усиливаемой армии. Говоря об этом, я вовсе не ищу слов для критики – вполне естественно, полководец, обдумывающий свои планы и намерения, должен иметь полную свободу в подборе войск соответственно поставленным перед ним задачам, а также в оснащении их всем необходимым для выполнения этих задач. Я обратил внимание на этот факт потому, что, судя по ходу операции, так, как я ее видел с противоположной стороны, у меня создавалось впечатление, что главная роль отводилась самой северной, 4-й армии. Поэтому я с большим интересом следил за действиями противной стороны, пытаясь разглядеть в них место привилегированной 15-й армии, а также стараясь докопаться до причин, по которым у меня сложилось впечатление, не совпадающее, как оказалось, с намерениями и целями главнокомандующего противостоящей стороны.

Кроме того, мне хотелось бы отметить тщательную и энергично проведенную подготовку к быстрейшему налаживанию железнодорожных перевозок вслед за наступающими войсками. Энергия, которую проявил в этом деле п. Тухачевский, поражала меня в течение всей операции в июле – августе 1920 года. Достаточно сказать, что после моей победы под Варшавой я обнаружил в Малкине – станции, удаленной от Варшавы на 80 км, – вагоны для широкой колеи, оставленные при поспешном отступлении противника. Такой прогресс в деле ремонта и пуска железной дороги при всех разрушениях, которые мы на ней оставили, является одним из самых больших достоинств нашего противника. И все это в значительной мере благодаря энергии и предвидению п. Тухачевского.

Оценивая противника и его положение перед своим решающим наступлением, п. Тухачевский очень скуп на слова и выводы, и мне просто не верится, что в конце июня у него было так мало забот и трудностей в этой необходимой работе, как это вытекает из его описания. Мне кажется, что такая лаконичность является следствием двух моментов. Во-первых, п. Тухачевский не пишет историю и даже не пытается соблюдать историческую точность. Во-вторых, что мне представляется исторически точным, перед началом нового июльского наступления он смотрел на все тем же взглядом, какой выработал в себе в начале мая. Он ставил перед собой ту же цель, хотел работать теми же методами и даже хотел идти теми же путями. Всю разницу он видел только в том, что на этот раз был сильнее и имел больше средств для осуществления своего замысла. На меня он производит впечатление полководца, склонного мыслить абстрактными категориями, но наделенного волей, энергией и редко встречаемым у людей упорством в работе по определенным им же самим методам. Такие военачальники редко бывают способными к широкому анализу, так как всем своим естеством, если можно так выразиться, привязываются только и исключительно к своей задаче, но зато гарантируют, что взятую на себя работу выполнят без каких-либо колебаний. И если это исключительное право заниматься только собой п. Тухачевский может оправдать тем, что в войне с Польшей ему была поручена главная роль, тем не менее – не могу не повторить еще раз – это нежелание или неумение анализировать обстановку в целом, на всем фронте, неизбежно значительно сузило горизонты его мышления при проведении операции под его руководством.

При анализе майской операции я уже указывал на то, что п. Тухачевский, ориентируя свои действия на якобы кордонное построение нашей стратегической группировки, допустил ошибку и был разбит подготовленными мною резервами. Я даже допускаю, что такая заинтересованность только своими делами в конце концов оказала влияние и на крах всей операции под Варшавой.

Своими силами п. Тухачевский распорядился очень умело, и в смелом и последовательном распределении сил каждый легко увидит черты великого полководца. Уж если он решил в соответствии со своей концепцией «Смоленских ворот» наносить здесь главный удар, он не пренебрег ни одной возможностью усилить это решающее направление даже ценой ослабления других частей своего фронта. С обоснованной гордостью он пишет, что на выбранном участке – на своем северном фланге – он создал большое превосходство над противником, сосредоточив там три армии, из которых одну, в районе «Смоленских ворот», оснастил сильнее всех остальных, собрал в нее лучшие свои войска. Далее, на юг, он ослабил свои силы – или количественно, или направив туда слабые духом дивизии. И наконец, на самом южном фланге, на Припяти, оставил лишь незначительные силы, которым, несмотря на их слабость, приказал еще дополнительно содействовать северному соседу, 16-й армии, на, как он пишет, глусском направлении. Это направление означает действия вдоль шоссе Бобруйск – Слуцк, то есть севернее настоящего Полесья.

В отношении нас п. Тухачевский высказывается коротко, отмечая, что, хоть мы и уплотнили по сравнению с предыдущей операцией силы, стоящие на направлении его главного удара, все же расположение наших войск не могло быть названо решительным и носило на себе следы кордонности и пассивности. Мы имели преимущество, как совершенно справедливо замечает п. Тухачевский, «на неважном левом со стороны противника фланге (мозырское направление)», где он оставил силы, в два раза меньшие, чем силы польских войск. Такое расположение войск п. Тухачевского, практически противоположное расположению войск у нас, отвечает главному принципу войны, по которому быть сильным – значит быть сильным там, где решается исход боя. Этот принцип, на словах часто повторяемый всеми, на практике редко реализуется в деятельности военачальников, так как кроме своей простоты содержит и серьезные трудности, главным образом психологического порядка. На войне, как правильно говорил ее великий знаток Наполеон, «le simple est le plus difficile» (Простое – это самое сложное – (фр.). Эту простоту обычно осложняет слабость полководцев, приводящая в конце концов к стремлению быть сильным везде, а это, будучи несбыточным идеалом, в итоге приводит к обратному – повсеместной слабости. Не отрицаю, в этом недостатке, присущем многим полководцам, п. Тухачевского упрекнуть нельзя.

У меня нет возражений и против правильной в данном случае оценки п. Тухачевским стратегического построения наших войск.

Это был действительно кордон в чистом виде. Резервы были, но все они, за исключением одного или двух полков, как по заказу п. Тухачевского, располагались в 10–20 км за передовыми элементами боевых порядков польских войск. Более глубоких резервов, пригодных для контрманевров, Северный фронт не имел вовсе. Как уже было сказано, в каком бы то ни было устройстве Северного фронта после наступления в начале июня я участия не принимал. Конечно, это не освобождает меня как Верховного главнокомандующего от своей доли ответственности, но в целях соблюдения исторической точности подчеркну, что Северным фронтом я стал в большей степени заниматься лишь незадолго до начала наступления п. Тухачевского, когда не удались все мои попытки добиться победы над конницей Буденного на юге. Примерно к концу июня мне стало ясно, что нормализовать обстановку на Южном фронте быстро не удастся и что необходимо внести изменения в мои прежние планы, основывавшиеся на игнорировании значения конницы. Я уже не мог рассчитывать на немедленное снятие войск с юга для создания маневренной группировки и нанесения решающего удара на севере.