Книга Призраков - Сэбин Бэринг-Гулд Страница 42

– Пустое! – проревел Глам. – Насколько я могу судить, по сравнению со старыми добрыми временами язычества люди ничуть не стали лучше. Принеси мне мяса, и не прекословь по пустякам.

– Можешь не сомневаться, – попыталась урезонить его женщина, – если не следовать правилам, установленным Церковью, случится беда.

Глам стиснул зубы и сжал кулаки.

– Мяса! Или ты принесешь мне мяса, или…

Испуганная женщина, дрожа, повиновалась.

В тот день дул ветер, пропитанный сыростью; огромные клубы серого тумана, подхваченные им с поверхности Северного Ледовитого океана, шапками застыли на вершинах гор. Время от времени порывы ветра, насыщенные мельчайшими частицами льда, в которые обратился туман, проносились по долине, образуя сугробы и заносы. На закате дня пошел снег, крупными, словно гагачий пух, хлопьями. В моменты затишья прихожанам, собравшимся на первую вечерю Рождества, были слышны гортанные крики Глама, где-то высоко на склонах гор. А затем наступила тьма, подобная мраку пещеры, никогда не видевшей солнечных лучей, а снежный покров становился все толще и толще. Смутный свет в окнах церкви был виден в ночи издалека; а когда снегопад на мгновение прекращался, превращался в тоненький золотой лучик. Колокол, висевший под крытым входом на кладбище, призывал к вечерне, а ветер разносил этот звук далеко по долине; возможно, он даже достигал слуха пастуха. Тише! Кто-то услышал какой-то отдаленный звук или крик, но откуда именно он исходил, сказать было невозможно, потому что ветер завывал и гремел по церковным карнизам, а затем с яростным ревом несся дальше над кладбищенской оградой. Глам не вернулся к тому времени, когда служба окончилась. Торхалл предложил отправиться на поиски, но ни один человек не вызвался сопровождать его; и неудивительно! в такую ночь, как говорится, хороший хозяин собаку из дому не выпустит, а кроме того, следы быстро заметало снегом. Всю ночь он и его домашние просидели у камина в ожидании, прислушиваясь и вздрагивая при малейшем шуме; но Глам так и не вернулся. Наконец, забрезжил слабый, тусклый рассвет. Над землей нависли облака, готовые в любое мгновение разразиться очередным снегопадом.

Вскоре собралась группа для поиска пропавшего человека. С трудом пробрались они на горные склоны, и тщательно исследовали хребет между двумя реками, которые сливаются в Ватнсдалр. Тут и там попадались овцы, частью погребенные под обвалившимся льдом, частью наполовину засыпанные снегом. Никаких следов пастуха обнаружено не было. Две мертвых овцы лежали под скалой; блуждая в темноте, они сорвались вниз и разбились.

А потом им встретилось место, вытоптанное, посреди пустоши вересковой, где, по всей видимости, имела место схватка, не на жизнь, а на смерть, поскольку земля и камни были разметаны, а снег приобрел цвет мрамора, от обилия кровавых брызг. По тропе, отмеченной кровавым следом, поднялись на гору. Поднимались осторожно, и содрогнулись, услышав жуткий крик. Кричал мальчик, ушедший вперед. За камнем, он обнаружил труп пастуха, синевато-багровый, распухший, словно теленок. Пастух лежал на спине, вытянув руки. В агонии, он разворошил снег вокруг себя, его застывшие глаза уставились в пепельно-серый туман неба. Между фиолетовых губ виднелся язык, который он прокусил, бившись в конвульсиях, из угла рта сбегала бесцветная струйка, превратившаяся в сосульку.

С великим трудом покойника подняли на носилки и отнесли к краю оврага, но нести его было неудобно, он был очень тяжел, носильщики устали, их лбы блестели от пота, и хотя никого из них нельзя было обвинить в слабости, они выбились из сил. Они были вынуждены оставить его и вернуться в дом. На следующий день попытки принести его на кладбище и похоронить в освященной земле, ни к чему не привели. На третий день их сопровождал священник, но тело исчезло. Была предпринята еще одна попытка, на этот раз без священника; совершенно случайно покойный был найден и похоронен в том месте, где его нашли.

По прошествии двух ночей, один из слуг, ухаживавший за коровами, вбежал в дом с бледным, перекошенным от страха лицом; он повалился на стул и потерял сознание. Придя в себя, он, прерывающимся голосом, поведал собравшимся, что, покидая конюшню, лицом к лицу столкнулся с Гламом. На следующий день, вечером, еще один слуга был найден без сознания рядом со стойлами; он, наверное, остался бы помешанным, если бы еще через день не умер. Некоторые женщины утверждали, что видели в окнах лицо, размытое, но, несомненно, принадлежавшее Гламу, взиравшее на них, когда они доили коров. Как-то раз, в сумерках, Торхалл и сам столкнулся с покойником; тот стоял и сердито смотрел на него, но не предпринял никаких попыток напасть на хозяина. Явления призрака не прекращались. Ночью за окном слышались тяжелые шаги, кто-то скреб руками стены, стучал в окна, расшатал и сломал ворота. Однако, когда наступила весна, посещения эти стали случаться все реже, а с приходом лета прекратились совсем.

В то лето в ближней бухте бросил якорь корабль, пришедший из Норвегии. Торхалл посетил его и повстречал человека, по имени Торгаут, искавшего работу.

– Что ты скажешь, если я предложу тебе наняться ко мне пастухом? – спросил его ярл.

– Я был бы не прочь получить такую работу, – отвечал Торгаут. – Силы мне не занимать, а кроме того, она мне по душе.

– Вот только я не могу нанять тебя не предупредив заранее об ужасных вещах, с которыми тебе, возможно, придется сталкиваться во время долгих зимних ночей.

– Что же это такое?

– Призраки и духи, – ответил ярл. – Они навещают мой дом по вечерам, вот о чем я должен предупредить тебя.

– Я не боюсь ни духов, ни призраков, – сказал Торгаут. – Я буду у тебя ко времени забоя скота.

Он пришел к назначенному сроку и вскоре стал всеобщим любимцем; он возился с детьми, щекотал девиц под подбородком, помогал другим слугам, восхищался стряпней хозяйки, а потому его любили с такой же силой, с какой ненавидели его предшественника. Он был, что называется, сорвиголова, не скрывал свое презрение к призраку и выражал надежду встретиться с ним лицом к лицу, от чего хозяин хмурился, а хозяйка спешила сотворить крестное знамение. С наступлением зимы странные звуки вновь стали беспокоить живущих в доме, но они совершенно не пугали Торгаута; он слишком крепко спал по ночам, что бы слышать шаги возле двери, и слишком плохо видел, чтобы рассмотреть мертвеца, выбиравшегося в сумерках из-под наваленных на его могилу камней.

Наступил сочельник, Торгаут, как обычно, погнал овец на пастбище.

– Будь осторожен, – предупредил его хозяин. – Не приближайся к месту, где лежит Глам.

– Ах-ха! Не беспокойся за меня. Я вернусь к вечерне.

– Дай-то Бог, – вздохнула хозяйка. – Но сегодня не тот день, когда можно быть в этом уверенным…

Наступил вечер: небо слабо светлело на юге, над белыми полосами вересковых пустошей. Там, далеко на юге, еще был день, а здесь сгущалась темнота, из Ватнсдалра пришли люди к вечерне, чтобы приветствовать ночь рождения Христа. Канун Рождества! Как отличался он в Англии саксов! «Кикиморы», одетые в серое, снуют по коридорам с факелами и свечами; танцуют ряженые, звеня колокольчиками и бубенцами; к столу торжественно подается голова кабана, с позолоченными клыками, украшенная остролистом и розмарином.