Книга Призраков - Сэбин Бэринг-Гулд Страница 43

Где-то там, далеко, в этот же самый час вокруг императорского трона в величественной церкви Вечной Мудрости, собрались иные люди. За ее стенами, под мигающими звездами, воздух неподвижен; мир и покой царят над Босфором. Апельсины и лавры в дворцовых садах благоухают в тишине рождественской ночи.

Не то здесь. Ветер свистит, как обоюдоострый меч; глыбы льда вздымаются по всему побережью, вода озера превратилась в камень. В небе, Аврора, малиновым пламенем, простирает длинные лучи к горизонту, растворяясь там в бледно-зеленом море. Жители ждали возле церковных дверей, но Торгаут не вернулся, как обещал.

Его нашли на следующее утро, на камнях могилы Глама, со сломанными позвоночником, ногами и руками. Его похоронили на местном кладбище, и установили в головах крест. Он спит спокойно. Он – не Глам, он не поднимается и не неистовствует по ночам. Не осталось у Торхалла иных пастухов, кроме старика, всегда жившего в их семье, много лет назад нянчившего нынешнего ярла на своих коленях.

– Если я уйду, скот погибнет, – говорил он. – Будь что будет, но никто никогда не скажет обо мне, будто я покинул Торхалла из страха перед призраком.

День ото дня жить становилось все страшнее. Сараи по ночам разрушались, из них выламывались целые бревна; дверь дома сотрясалась, из нее были вырваны целые куски; крыша дома по ночам ходила ходуном.

Однажды утром, еще до рассвета, старик отправился в конюшню. Спустя час, хозяйка дома, взяв ведра, пошла доить коров. Но едва она приблизилась к двери конюшни, как услышала доносящийся изнутри ужасный шум – рев скота и грубое рычание какого-то неведомого существа. Она закричала, и побежала обратно в дом. Торхалл вскочил с постели, схватил оружие и поспешил в конюшню. Распахнув дверь, он увидел сбившийся в кучу скот. Что-то виднелось на камне, разделявшем стойла. Торхалл приблизился, уже догадываясь, что это; старик-пастух был мертв, его голова свешивалась по одну сторону камня, ноги – по другую, позвоночник был переломан надвое. Ярл с семье был вынужден перебраться в Тангу, другой дом, принадлежавший ему, находившийся ниже в долине; было слишком опасно жить в старом доме, посещаемом духами во время длинных зимних ночей; и вернулся обратно в Долину Теней не прежде, чем солнце развеяло ночь с ее призраками. Между тем, его маленькой дочери, занемогшей зимой, становилось все хуже день ото дня; она бледнела, чахла, и, едва увяли последние осенние цветы, упокоилась на местном кладбище, и первый снег легкой белой пеленой покрыл ее маленькую могилу.

В то время Греттир, – славный герой, уроженец северных островов, – был в Исландии, и, поскольку молва о призраках дома Торхалла широко распространилась, расспросив о них поподробнее, он принял решение посетить его. Тепло одевшись, он вскочил на коня и в урочное время отпустил поводья у дверей дома Торхалла с просьбой о ночлеге.

– Входи! – произнес ярл. – Но должен тебя предупредить…

– Мне все известно. Если явится призрак, я постараюсь изгнать его.

– Ты наверняка распрощаешься со своей лошадью.

– Возможно. Но я должен встретиться с Гламом и положить конец его появлениям.

– Я рад принять тебя в своем доме, – распахнул дверь ярл, – но если с тобой что случится, не обвиняй меня в том, что я тебя не предупреждал.

– Не бойся, добрый человек.

Они пожали друг другу руки; лошадь отвели в конюшню, а Торхалл оказал Греттиру самый лучший прием, какой только мог, а затем, когда гость стал клевать носом, проводил его в его комнату.

Ночь прошла спокойно, ни единый признак не указывал на присутствие беспокойного духа. Кроме того, на следующее утро лошадь обнаружилась в конюшне в добром здравии, жующей ароматное сено.

– Чудеса! – радостно воскликнул ярл. – Ну что, теперь снова в седло? Позавтракаем, – и прощай, в добрый путь.

– В добрый путь? – спросил Греттир. – Но я собираюсь провести здесь еще одну ночь.

– Ты поступил бы лучше, если бы этого не делал, – сказал Торхалл. – Если с тобой что-нибудь случится, то твои родственники обрушат на мою голову все мыслимые проклятия.

– Я остаюсь, – коротко, но решительно, отвечал Греттир, так что Торхалл более не делал попыток отговаривать его.

На следующую ночь опять было тихо; ни единый звук не потревожил сна Греттира. По утру он вместе с ярлом отправился в конюшню. Дубовая дверь вздрогнула и распахнулась. Они вошли; Греттир окликнул коня, но не получил ответа.

– Боюсь… – начал Торхалл. Греттир бросился вперед, и нашел несчастное животное на полу, со сломанной шеей.

– Послушай, – быстро сказал Торхалл. – У меня есть другая лошадь – пегая – ниже в долине, в Танге, мне не понадобится много времени, чтобы привести ее; ваша упряжь здесь, вы сможете покинуть этот дом еще задолго до того, как…

– Я остаюсь, – прервал его Греттир.

– Прошу тебя не делать этого, – сказал Торхалл.

– Мой конь убит.

– Я дам тебе другого взамен.

– Друг, – произнес Греттир так резко, что ярл подскочил, испуганный, – никто и никогда не смел нанести мне оскорбление без того, чтобы остаться безнаказанным. Ваш мертвый пастух убил мою лошадь. Он получит то, что заслужил.

– Если бы это было так! – простонал Торхалл. – Но смертный не в силах его одолеть. Получи от меня компенсацию за случившееся, и иди с миром.

– Я должен отомстить за своего коня.

– Упрямца невозможно отговорить. Но если ты собираешься головой проломить каменную стену, не удивляйся, если результатом этому будет разбитая голова.

Наступила ночь; Греттир, после обильного ужина, чувствовал себя как нельзя более бодрым, в отличие от Торхалла, терзаемого смутными страхами. Он хотел было уступить свое ложе Греттиру, с которого, как это обычно для исландских кроватей старых времен, просматривался зал. Последний рассудил иначе; он устроился на скамье, положив ноги на высокое кресло, спиной к ложу Торхалла; обернул меховым плащом ноги, другим – голову, сохранив при этом лицо открытым, чтобы можно было видеть все, что творится в зале.

В камине догорал огонь, потрескивая, пламенели красным угли; иногда вспыхивая язычками пламени; тогда Греттир мог видеть стропила, почерневшие от дыма и времени, над своей головой. Там, над крышей, свистел ветер. На овечьих пузырях, затягивавших высокие окна, отражался болезненно-желтый свет полнолуния, однако сквозь дымоход проникал луч чистейшего серебра. Собака выла, не умолкая; кот, долгое время сидевший перед камином и наблюдавший за огнем, вскочил, ощерился, – шерсть дыбом, – и метнулся в угол, к сваленной там рухляди. Дверь в залу имела плачевный вид. Поврежденная призраком, она была скреплена жердями, так, что в щели была видна луна. Река, чье течение пока не замерзло, успокаивающе шелестела по камням вокруг возвышения, на котором располагался дом. Греттир слышал дыхание спящих в соседней комнате женщин, вздохи хозяйки, когда она ворочалась с боку на бок.

Похрустывает заледенелый дерн на крыше. Приутих ветер. Ночь глухая. Но, чу! Заскрипел снег под тяжелой поступью. Глухо стучит сердце Греттира, один шаг – один удар. Треск дерна на крыше. Святые угодники! Это явился призрак. На мгновение темнота закрыла дыру дымохода; смотрит в нее Глам, отражаются красные вспышки в мутных глазах его. И снова лунный луч проникает в отверстие, тяжелый топот в направлении дальнего конца зала. Сильный треск – призрак спрыгнул с крыши. Греттир чувствует, как лавка мелко дрожит; это Торхалл проснулся и дрожит на своем ложе, его дрожь передается ложу, а затем и лавке. Шаги удаляются, резкие треск древесины, призрак ломает стены сараев. Потом ему это надоедает, и, судя по шагам, он приближается к двери, ведущей в дом. Луна скрывается за набежавшим облаком, и в неясном свете Греттиру кажется, что он видит две ладони, просунувшиеся под дверь. Он не ошибся, длинная жердь с треском отлетает в сторону. Еще один рывок – отлетает другая жердь, щель увеличивается. Падает занавеска, темная рука срывает ее и отбрасывает в сторону. Остался только засов, скользящий в каменной выемке. В сером свете Греттир видит, как рука нащупывает засов. Треск! Дверь с грохотом падает.