Дети богини Кали - Анастасия Баталова Страница 40

Саймон осознавал правоту наставника, и у него, как ни прискорбно, не нашлось аргументов в защиту любимого названного брата, кроме, пожалуй, одного: несмотря ни на что, тому удалось сохранить удивительную редкую чуткость сердца… На память Саймону пришел замечательный случай, произошедший в первый год его пребывания в Норде, по весне. Как-то после занятий они возвращались вдвоем в общежитие, и Малколм заметил брошенную на асфальт веточку с сочно набухшими почками. Юноша наклонился и поднял её.

— Смотри-ка, она ведь еще живая, — сказал он Саймону, — жалко, если её затопчут ботинками.

Малколм взял веточку с собой и поставил в своей комнате в воду. Через неделю она пустила корни, и заботливый юноша отнес её на пустырь, расположенный между огороженным футбольным полем и зоной гаражей — он вырыл там небольшую ямку и посадил ставшую уже маленьким деревцем ветвь. С тех пор он почти каждый день навещал её после уроков, когда с Саймоном, а когда и один, поливал, если было особенно сухо, даже удобрял почву. Чтобы хрупкий саженец не побило ветром, Малколм привязал его к воткнутой рядом палочке.

— Когда-нибудь он станет большим деревом, — говорил юноша своему названному брату, — и мы с тобой, уже взрослые, придем сюда снова, чтобы посмотреть на него.

— Вот видите, какое у него доброе сердце, — сказал Саймон наставнику в заключение, — спас растение; а еще он в прошлом году заставил Мидж Хайт влезть на большое дерево во дворе, когда нашел на земле выпавшего из гнезда птенца…

— Этого недостаточно, — вздохнул наставник, — чтобы чего-то добиться в будущем, нужна в первую очередь дисциплина. Стремление к самоорганизации. Отсюда берется и целеустремленность, и упорство, и трезвая оценка собственных возможностей. Только высоко организованный человек может что-либо создать. А творчество — научное, художественное, производственное — главная цель жизни полноценной личности. Именно способность к нему отличает нас от животных. И поэтому развиваться — долг каждого. Перед обществом и перед самим собой.

После этого разговора Саймон перестал издеваться над Фичем. Но в глубине души он так до конца и не согласился с доводами наставника.

«Неужели любовь всегда означает подражание? Почему они считают, что, продолжая общаться с Малколмом, я возьму от него только самое плохое? И даже если все их доводы справедливы, то какие великолепные душевные качества сможет привить мне Фич, который совершенно не умеет защищать свою точку зрения, чуть что запирается в комнате и после каждого обеда клянчит у соседей по столику десертные булки?»

Прошла неделя. Отношения Саймона с новым помощником мало-помалу налаживались, однако назвать их теплыми нельзя было даже с натяжкой. Мальчики ни о чем не разговаривали, занимались по вечерам молча — в полной тишине слышалось лишь напряженное сопение Фича над какой-нибудь особенно трудной задачей — и, расходясь перед сном, оба испытывали облегчение.

Но как-то раз после занятий, когда они проходили через спортивную площадку, их окружила стайка ребят и девчонок, которые принялись дергать и дразнить скромного юношу.

— Жирный Фич, толстый Фич, ты пойди в сортир похнычь!

Это продолжалось несколько минут. Они выкрикивали обидные прозвища, пытались отобрать у Фича сумку и пересказывали друг другу позорные истории с его участием; Саймон видел, что его спутник уже находится на грани, несчастный толстяк готов был расплакаться, увеличив тем самым злорадство насмешников… Саймон решил вмешаться. Он выступил вперед и, заслонив собою Фича, очень спокойно, но отважно потребовал:

— Прекратите сейчас же! Что он вам сделал? Если кто-нибудь из вас скажет еще хоть слово, я буду драться с вами.

В его негромком детском голоске чувствовалась такая твердость, что взбудораженные подростки разом замолчали. Кое-кто усмехнулся, шепот пронесся сквозь группу ребят словно ветер в листве. Что-то из серии: «Теперь он прячется за спину своего малыша.»

— А я ему помогу, — раздался неподалеку знакомый голос.

Возле турника, молодцевато подбоченясь, стояла Онки Сакайо.

— Пойдемте, ребят, с ней драться — действительно зубов наешься… — сказал кто-то, и насмешники скоренько рассеялись по спортивной площадке.

Саймон демонстративно отвернулся, когда Онки сделала несколько шагов по направлению к нему.

— Все еще дуешься на меня? — спросила она, подойдя ближе, — как хочешь…

Саймон не поворачивался, по его щекам хлынула горячая краска, когда девочка к нему обратилась, и он не хотел, чтобы она заметила его волнение.

— Спасибо, — тихо пробормотал Фич, смущенно склонив свою круглую голову.

— Не меня благодари, его, — Онки слегка кивнула в сторону Саймона, деловито разглядывающего предупредительный плакат об опасных трюках на снарядах спортивной площадки.

Она разбежалась, подпрыгнув, ухватилась за турник, закинула на него ноги и повисла вниз головой.

— Воображала… — прошептал Саймон; боковым зрением он наблюдал за нею; заходящее солнце подсветило ее золотые волосы, свесившиеся вниз, сделав их яркими, как костер, легкая весенняя ветровка задралась, обнажив ремень джинсов и плотный белый живот, Онки прогнулась, снова ухватилась за перекладину и спрыгнула на землю.

— До скорого, — крикнула она, и небрежно махнув рукой, побежала прочь.

Этот случай на спортивной площадке немного сблизил Саймона и Фича. Конечно, настоящая дружба была для них по прежнему недосягаемой высотой, но теперь они хотя бы иногда говорили на посторонние темы, обсуждали, помимо учебы, фильмы, музыку, книги, а однажды Фич даже попросил у Саймона после обеда оставить ему половину десертной булочки с шоколадной помадкой, правда очень сильно при этом смутился.

— Да бери всю, — Саймон решительно подвинул тарелку в сторону товарища, — я всё равно никогда не могу её доесть…

Глядя на то, как Фич, прикрывая от удовольствия глаза, вслед за положенной ему порцией лёгкого диетического десерта уминает ароматную сдобную булочку, Саймон испытал одновременно жалостливое умиление и чувство вины — ведь по сути это медвежья услуга, отдавать десерт, порции в Норде рассчитаны для каждого по количеству необходимых белков, жиров, углеводов, калорийности, содержанию витаминов и минералов… Булочка с большой вероятностью могла навредить Фичу, но он ел её с таким упоением, что Саймон оставил свои сомнения. Пусть. Сам он почти никогда не доедал всего; иногда ему действительно не хотелось, а порой он вспоминал своего названного брата — однажды в обед Саймон, стоя в очереди по обыкновению позади, услышал, как Малколм вполголоса говорил стоящему рядом приятелю-ровеснику, что если юноши с детства много едят, то они грубеют и раздаются в кости, а это, как известно, не способствует успеху у противоположного пола.

— Они любят хрупких, понимаешь, худеньких, как тростинки… Все парни, которые в рекламе снимаются и в кино именно такие, — вдохновенно шептал он, — хуже всего для тела всякие мясные блюда, там много белка, от них растут мускулы…