Дети богини Кали - Анастасия Баталова Страница 39

Ему не было до них никакого дела. Пусть стоят-мерзнут, если им это так нравится. Отныне Малколм мог думать только об одной девушке. Каждое утро он с надеждой открывал свой электронный ящик, надеясь найти там письмо с неизвестного адреса.

Но — ничего. Одни рекламные рассылки.

Когда звонили с незнакомых номеров, у юноши всякий раз сладостно замирало сердце: может быть это она?

Дни проходили, но от нее по-прежнему не было вестей. Неужели она могла забыть о нем? Или попросту не придала их встрече значения соразмерного тому, какое придал он? Так ведь тоже бывает, и нередко. Никогда нельзя предугадать, как отзовется в чужое душе твой порыв и какой образ ты оставишь в ней, отразившись словно в изогнутом зеркале, всего на миг.

Тоска постепенно овладевала Малколмом. Он пропускал занятия, подолгу оставаясь в одиночестве у себя в комнате, почти не гулял и не развлекался.

Однажды он сидел как обычно на широком подоконнике, обхватив руками колени, и глядел сквозь стекло на пасмурный весенний день. Снег окончательно сошел, было грязно, но кое-где у черной слякоти уже отвоевывала пространство тонкая молодая трава.

— Малки! Эй, Малки! Мы тебя видим! Ну спустись же, хватит депрессовать, давай в кино сходим, а не хочешь в кино — так в мороженицу заглянем, ну а если совсем никуда не тянет — посидим поговорим… Ну Малки, ну не вредничай… Самому ведь скучно!

Внизу стояли две знакомые девчонки. Симпатичные, веселые. Отчего бы действительно не пойти с ними куда-нибудь? Поболтать, пошутить, может быть даже позволить пару раз себя поцеловать… Одной из них. Или даже обеим. Пусть потом сами разбираются между собой. Раньше Малколм так бы и поступил, не задумываясь. Но позади осталась ночь, единственная ночь без сна, вся сотканная из улыбок, шепота, шагов в гостиничных коридорах — первая ночь открытий и обретений; а в ней — самая лучшая девушка на земле, о которой ему известно лишь то, что у неё всего одна почка, нет селезенки, полимерный протез вместо нижнего ребра, и всё, чему она научилась в жизни — попадать с полукилометра в некрупную дыню…

После такого уже просто не может быть как прежде.

Малколм встал на подоконник и открыл форточку.

— Если вы сейчас же не уйдете, рассержусь, предупреждаю! — прокричал он стоящим внизу, — я ведь не единственный парень на необитаемом острове, в самом деле! Оставьте меня в покое!

Одна из девушек обиженно нахмурилась.

— Да хватит уже ломаться! Рано или поздно всё равно ведь согласишься! Куда денешься теперь…

— Денусь, — завопил Малколм, — вот увидите! Сгорю, сквозь землю провалюсь! Как же вы все мне надоели! Убирайтесь отсюда! — юноша спрыгнул с подоконника и принялся лихорадочно собирать по комнате дареных мягких медведей, зайцев, белочек, собачек, плюшевые сердечки, обшитые кружевом, — Проваливайте сами и забирайте свое барахло! — кричал он, одну за другой запуская игрушки в открытую форточку, — вон! Видеть вас больше не могу!

Малколм пытался выплеснуть в этом истерическом монологе отчаяние и тоску, выбросить вместе с этими комками плюша и ваты по кусочку всю свою боль, но она открывалась в его душе только глубже по мере того, как он начинал её осознавать.

Подаркопад продолжался до тех пор, пока в комнате юноши не осталось ни одной мягкой игрушки.

Саймон крепко держал данное названному брату слово: с тех пор как классный наставник попросил присматривать за ним другого юношу, Фича, ни дня не проходило без какой-нибудь выходки, способной доставить всем, а несчастному Фичу в первую очередь, массу неприятностей. Мальчик осознавал, что поступает не вполне справедливо, устраивая регулярные головомойки этому пухлому немного заторможенному подростку, ведь не по собственной воле тот явился на место отстраненного от всякой воспитательной практики Малколма.

В первый же день в знак своего протеста Саймон запер бесцеремонно навязанного ему старшего товарища в умывальной в своей комнате. Фич из-за этого опоздал на занятия на целых полчаса; и никто не знает, был бы он вызволен из плена милостью Саймона хотя бы к обеду, если бы его крики и стук в стену не услыхал проходивший мимо уборщик.

Фич со слезами поведал обо всем своему классному наставнику, но тот лишь покачал головой и посоветовал юноше набраться терпения:

— Будь снисходительным к нему, дружок, смена помощника все-таки сильный стресс для ребенка, парнишке нужно время, чтобы привыкнуть, он обязательно полюбит тебя, вот увидишь.

Но Саймон был не из тех, кто привыкает. Природа наделила его способностью любить чутко, глубоко и пламенно, но лишь немногих, тех, кого однажды само выбрало его капризное сердце. И оно выбрало Малколма. Сколько бы они ни ссорились, как бы сильно Саймон ни обижался на него, это всё проходило, и снова хотелось прижаться к старшему брату, припасть к его груди, вдохнув знакомый аромат туалетной воды, ощутить его мягкие прикосновения к затылку, услышать тихий ласковый голос.

— Сэмми… Ах, Сэмми. Мой маленький Сэмми.

Ни в чьем исполнении эта фраза не звучала так проникновенно и нежно. И ничья рука не умела гладить и ерошить волосы, чтобы становилось тепло как от cолнечного пятна или от котенка.

На другой день Саймон вымазал зубной пастой куртку Фича. Тот ничего ему не сказал, и на этот раз даже не стал жаловаться, просто молча удалился, чтобы почистить её, а потом переходил из общежития в учебный корпус в мокрой куртке — другой у него не было.

Саймон не сдавался. Мелкие пакости продолжались. Каким-то образом он узнал пароль от учебного аккаунта Фича, и однажды удалил его файлы с аккуратно выполненными заданиями прямо перед началом занятий. Юноша опять не стал ничего говорить, он просто не попытался взять Саймона за руку по дороге в учебный корпус, как прежде, а пошел немного впереди, сгорбленный и очень жалкий. Даже по его широкой мягкой спине заметно было, как он страдает.

Саймон нагнал его и, заглянув в лицо, понял, что Фич плачет. Крупные капли неслышно катились по его пухлым щекам. И тогда Саймону стало стыдно, так стыдно, что запершило в горле и показалось, что у него самого глаза вот-вот наполнятся непрошенными слезами. Он ведь не был злым по природе, ему совершенно не хотелось мучить этого безответного толстяка, он лишь пытался использовать его, чтобы добиться возвращения Малколма. При любом терроре, как известно, появляются невинные жертвы…

Саймон пошел к классному наставнику и сам во всем признался.

— Прости, малыш, мы все очень хорошо тебя понимаем, ты сильно привязался к Малколму. Принимать перемены всегда трудно, в особенности такие… Но установленные правила запрещают нам доверять воспитание младших подросткам, ведущим неподобающий образ жизни. Чему он может научить тебя? Сердечные привязанности закрывают нам глаза, трудно судить тех, кого мы любим. Но постарайся все же взглянуть объективно: Малколм плохо учится, у него хвосты по всем предметам, с которыми он даже не пытается бороться, в последнее время у него появились проблемы с поведением, которых раньше не было — он приходит на занятия, когда хочет, дерзит преподавателям, и стал одеваться — прости за сравнение — как те парни, что выходят вечерами на обочины автодорог. Эти вечно расстегнутые почти наполовину рубашки, джинсы в облипку, неумеренно ярко подведенные глаза… Куда это годится?