Голодный Грек, или Странствия Феодула - Елена Хаецкая Страница 40

Феодул призадумался. Следует ли принимать причастие из подобных рук? Не осквернилось ли оно таким образом? Конечно, Феодул ничем, кроме пяти марок серебром, не рискует. Не отравится же он в самом деле, если причастие окажется ложным… С другой стороны, это как посмотреть. Пять марок – деньги немалые. Константинопольский нищий и в седмицу столько не заработает.

Тот, в шубе, подошел поближе и, лыбясь, выжидательно топтался на месте.

– Если они все священники, – сказал наконец Феодул, – то как же они род людской продолжают?

Андрей расхохотался:

– При помощи женщин, Феодуле. Как везде. У этого, к примеру, три жены и шесть малюток – так он мне сказал.

Феодул, пораженный, повернулся к священнику и показал тому три пальца.

– Три? – переспросил он.

Тот закивал, сделал жалостное лицо. Андрей фыркнул:

– Не веришь?

– Не верю! – рассердился Феодул. – Ты нарочно меня морочишь, чтобы я от святого причастия отказался.

– Ну-ну.

– Три пальца – это он в Святую Троицу верует.

Тут местный житель приблизился к Феодулу вплотную и обдавая того крепким винным духом, принялся что-то жарко втолковывать. Он гримасничал, показывал то три пальца, то пять, умильно заглядывал в глаза и в конце концов так похоже изобразил детский плач, что сомнению места уже не оставалось. Андрей торжествовал.

– Кстати, – добавил толмач, – только из расположения к тебе говорю: нынче ты здесь ни одного тверезого не сыщешь.

– Почему? – спросил Феодул, убитый горем.

– Пятница, – пояснил Андрей. – По пятницам они тут едят мясо и вообще учиняют знатные попойки.

– По пятницам?

– Этому их научили сарацины.

Феодул бессильно оглянулся на местного, поймал его выжидающий взгляд, вдохнул вонь овчины и перегара, снова обнаружил у себя перед носом три грязных трясущихся пальца – и заплакал от огорчения. Даже бессердечного Андрея проняло: жаль Феодула! Обнял толмач посланника Папы и как гаркнет на лжесвященника:

– А ну вон!

Местный возмущенно замычал и полез было в драку, но тут в храм вошел сын темника и с ним еще трое – низкорослые, плотные, на коротких кривых ногах, страшные и грозные. Принялись щупать стены, смеяться; потом завидели Феодула и замахали ему, чтобы скорее шел. Лодку взяли, ехать пора – добывать подарок великому хану.

В такую-то пору на море и глядеть холодно, не то что по морю плыть. С сомнением бродил Феодул вокруг карбаса, вытащенного на берег. Черный, тяжелый, он, казалось, сразу пойдет ко дну, едва только спустят его на воду. Хозяин карбаса – рулевой да четверо гребцов слонялись неподалеку в хмуром ожидании, а надзиравшие за ними монголы, не покидая седел, болтали между собой.

В карбас взяли, кроме гребцов и рулевого, Андрея с Феодулом и двух монголов. Найденное в осоке тело завернули в рогожку и поместили на носу. Поплыли. Феодул, бледный, вцепился в борт, губами зашлепал: «Богородице, радуйся…» – хотя какая уж тут радость, кругом одна только свинцовая вода, такая ледяная да лютая, что при одном только взгляде на нее руки-ноги начинает судорогой выворачивать.

И вот начал расти впереди скалистый остров. С каждым гребком все круче отвесы скал, все ближе они, и видны уже какие-то серые клочковатые кусты на их вершине. Но рыбаки хоть и пьяны по случаю пятницы, а дело свое знали: обошли остров, выгребая против ветра, и вскорости нашли маленькую бухту, где вполне удобно подобраться к самому берегу.

Монголы сидели в лодке как истуканы: неподвижные, с немигающим взором. Они зашевелились только после того, как гребцы вытащили карбас на берег. Рулевой остался при лодке, а прочие направились в глубь острова.

Он казался пустынным – всюду лишь камни, песок да выстуженные на ветру кусты. Посреди острова высилась черная гора, и оттуда постоянно доносилось глухое ворчание.

– Это ветер, – растолковал Андрей, переговорив с гребцами. – Он зарождается там, в глубине пещеры, и иногда вылетает наружу – тогда случаются бури. Но сейчас бояться не следует – он просто ворчит. Он всегда так ворчит, когда спокоен.

Монголы выбрали хорошее место для засады и приготовили сеть, взятую с карбаса, а Андрей нашел выбоину в скале наподобие чашки и осторожно налил туда вина, которым запасся в поселке. После этого оставалось только устроиться поудобнее в укрытии и ждать.

Феодул продрог до костей.

– И как только тебе, Андрей, не холодно, – шептал он толмачу, едва удерживая слезы.

Толмач – с виду настоящий заморыш, на деле жилистый и выносливый – только ухмылялся.

– Лучше не шуми зря, – прошептал он в ответ. – Не то спугнешь.

Феодул досадливо махнул на толмача рукой:

– Злой вы народ, далматинцы. Ни мороз, ни монголы вас не берут.

Отобрал у Андрея остаток приманки, выпил, но даже от этого не согрелся. Он бы, наверное, так и умер среди диких скал под пронизывающим ветром – ведь чужая шуба упорно не желала согревать Феодула, – но тут появились наконец существа, обитавшие на острове. Местные рыбаки называли их «хин-хин», а почему – никак не объясняли.

Живые хин-хины еще больше были похожи на обезьян, чем их мертвый сородич. Они передвигались на задних ногах, подобно людям, однако при этом сильно сутулились и охотно опускались на четвереньки. Густой мех позволял им обитать на родине полночного ветра и не испытывать никаких неудобств.

Сперва они собрались у красноватой винной лужицы. Ужасно захлопотали, начали принюхиваться, вытягивая шеи, широко раздувая ноздри и тараща глаза, забегали вокруг, принялись толкаться и наконец уселись кружком, положив друг другу на плечи длинные лохматые руки. Некоторое время они так сидели, гримасничая и покачиваясь, а потом один за другим стали засыпать.

– Вот и все, – сказал Андрей. – Спят они крепко, берите любого.

И поглядел на хин-хинов с отвращением и жалостью. Монголы приблизились к спящим, держа наготове сеть. Феодул стоял рядом, разглядывая пушистые тела и синеватые голые личики и не зная, на что решиться. Один из монголов дернул Феодула за рукав, показывая на самого крупного хин-хина. Для убедительности кивнул несколько раз: мол, что тут сомневаться – этого! Но Феодул покачал головой и сделал свой выбор – самый чахлый, тот, что заснул первым. Монгол хотел было спорить, однако Феодул сказал Андрею:

– Переведи: разве не доводилось ему видеть, как в полоне от тоски и пустяковых ран гибнут один за другим крепкие воины, а тощие да хворые, в чем душа только держится, – те живут себе и живут, на удивление пленившим?

Андрей вспыхнул и ответил, злясь:

– Сам и переводи.

Но ничего переводить не понадобилось. Монгол, явно считая всю эту Феодулову затею полной глупостью, наклонился над хин-хинами и осторожно поднял на руки указанного Феодулом.