Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка - Александр Сапаров Страница 39

– Да кто же она есть-то?

– Скажу, что красива и молода, только пятнадцать исполнилось, в самом соку девка. Так что тоже не суетись, но товар готовь. Вижу я, не бедствуешь ты. Грешным делом, думал, помогать тебе поначалу придется, а ишь как оно получилось.

Кормили сегодня от души, Федька постарался угодить своему бывшему хозяину. Мы с Хворостининым еле выползли из-за стола.

После обеда разговор не клеился, тянуло в сон. И мой «отец», обняв меня на прощанье, уехал, пообещав обязательно быть через два месяца.

Я после его отъезда попытался уснуть, но сон куда-то пропал. Мыслей была полная голова. Это что же мне, как на конкурс, работу писать предложено? «Военно-полевая хирургия и санитария в условиях Средневековья».

А что, вполне можно попробовать написать такое наставление: о санитарии в войсках, об обязательном кипячении воды, о содержании в чистоте фляжек, котелков, а то каждый делает, что хочет. Надо высказать идеи сортировки раненых и многое другое. Я даже сел и начал набрасывать план такого наставления.

Но мои размышления прервали, ко мне пытался добраться наш стеклодув. Когда я спустился к нему, он с гордостью протянул мне первый в этом мире граненый стакан с четырнадцатью гранями. Когда спросил его, как он его сделал, он показал разборное устройство из деревянных плашек, с помощью которого и был выдут этот стакан. Я дрожащими руками взял стакан в руки, еще одна вещь моего времени перекочевала ко мне. А теперь дело за самоваром, если, конечно, его никто еще не придумал. Но если даже и придумал, то у меня его все равно нет. И я сразу, не откладывая дела на потом, отправился к Кузьме, чтобы нарисовать ему будущее творение.

Кузьма в это время сидел над чертежами моего микроскопа и задумчиво вертел в руках пластины бронзы. Мы на некоторое время переключились на проблемы микроскопа, но потом я сказал, что все равно стекол у нас пока нет, так что давай-ка, Кузьма, поразмыслим над самоваром и над подстаканником из серебра, такую вещь царю на стол не стыдно будет поставить.

В который раз я подумал: как хорошо, что я умею рисовать, сделал рисунок стакана с подстаканником и для хорошего ювелира все ясно. А вот с самоваром оказалось потрудней. Кроме рисунков, я ничего не мог представить, а вот как делается труба, как к ней прикрепляется луженый оловом бак – это уже не моя стихия. Но Кузьма, воодушевленный раскрывшимися перед ним новыми перспективами, был очень доволен.

Оставив Кузьму предаваться своим мечтам, я ушел наверх.

Настроение почему-то было отвратным. Я сел за письменный стол и, не зажигая светильника, сидел, глядя в темное окно, за которым не было видно ни одного огонька. Стояла тишина, и только иногда где-то слышался лай собак.

До этого момента у меня никогда не было ощущения такой пустоты и беспомощности. А впереди ожидались ужасные годы… Мне ведь будет сорок два или сорок три, когда настанет голод великий, если, конечно, я еще доживу до этого. Иоанн Васильевич умрет лет через десять, и что тогда? Вроде, насколько я помнил историю, после него должен был править Федор… или сразу Годунов? Вот ведь голова дурная, кто мешал историю учить? А сейчас сидел и даже правильной стратегии выработать не мог.

Ну ладно, с моей подачи Бомельку могут и раньше поджарить, но мне тогда придется самому быть врачом Иоанна Васильевича. Справлюсь ли я с такой задачей? Потом эта война Ливонская, из-за нее ведь, помнится, разруха пошла, может, ее надо прекращать? А я кто? Воевода, специалист по оружию – ничего не знаю, ничего не умею.

Нет, но все-таки Бомелиуса надо убирать, иначе я сам могу поджариться на сковородке, если он устроит мне какую-нибудь пакость. То, что он английский шпион, – понятно, но вот как это до царя донести?

А у меня выхода практически ни на кого не имелось. Один и был Хворостинин, так он с чего поверит, что Бомелиус все, что может, передает английской короне?

Заявить прямо царю, что Бомелиус шпион?.. Так можно и самому в пыточную попасть.

А если состряпать письмо на английском языке, адресованное… ну, положим, какому-нибудь лорду, да подкинуть в нужное время и в нужном месте. Уж меня-то точно в этом не заподозрят, где мне английский язык знать? А то, что будет он не очень правильным, так на это никто не обратит внимания, если у Бомелиуса найдут еще и компромат.

Воодушевленный пришедшей мне в голову идеей, я улегся спать. Уже засыпая, подумал: «Стал такой же сволочью, как и все. – И тут же оправдывая себя, пробормотал: – Какое время, такие и люди».

Я сидел и в десятый раз выводил староанглийскими буквами и оборотами:

«Досточтимый Бомелиус. Известная вам особа довольна вашими действиями и находит их верными в создавшихся обстоятельствах. Вы избрали правильную тактику постепенного умертвления вашего главного пациента. Будьте осторожны и берегите себя. Все деньги, как мы условились, хранятся у известного вам лица».

Я сочинял письмо и думал: разве можешь догадаться, что пригодится тебе в жизни? Когда на третьем курсе мединститута я встретил студентку иняза, повернутую на древней поэзии Англии, и между обжиманиями в подъезде сидел с ней в библиотеке, она восторгалась благозвучными переливами английской речи, я слушал, хотя подозревал, что, как это правильно произносится, не ведает ни один лингвист. Но зато сейчас знание немногих давних оборотов речи помогало придать моей записке хоть тень правдоподобности. Оставалось только каким-либо образом найти немного бумаги английского производства, притом так, чтобы никому и в голову не пришло, что мне нужна именно такая бумага.

В кабаке сидел пьяный немецкий рейтар. Еще недавно он поливал всех исковерканным русским матом, а сейчас неожиданно встал и вышел вон. Когда половой заметил, что рейтар оставил кожаную сумку, он рванул на улицу, чтобы вернуть немца. Но на улице уже никого не было видно. Когда половой вернулся, целовальник разглядывал содержимое сумки. В ней лежало несколько серебряных чешуек и пара запечатанных писем. Половой благоразумно не открывал письма, чтобы завтра отдать их своему знакомому дьяку, который за такие вещи ему довольно неплохо платил.

Элизиус Бомелий сидел в своем кабинете в довольно неплохом расположении духа. Все шло своим чередом, уже почти двадцать лет он в Московии, «лечит» московского царя и его семью, в родной Вестфалии про него все уже давно забыли, а в Англии ему даже не разрешили работать из-за отсутствия лицензии. Ну ничего, когда он приедет на остров, все увидят, как можно хорошо заработать в Московии. Неожиданно в дверь постучали, и в кабинет забежал встревоженный дьяк, которого Бомелиус подкармливал уже много лет.

– Слушай, дохтур, какую-то записку или письмо к тебе нашли. Многое в нем на тебя указывает как на отравителя царского, да еще говорят, что с Баторием ты переписку вел. Бежать тебе надо немедля. В жизнь не пошел бы тебя предупреждать, вражину, дак ведь на дыбе и меня за собой потянешь. Иоанн Васильевич еще не знает, так что время у тебя сегодня есть, давай, собирайся.

Бомелиуса, как я когда-то и читал, поймали в Пскове. Его привезли и долго пытали, а потом, к великой народной радости, проткнули вертелом и поджарили на гигантской сковороде. Я не злорадствовал по этому поводу, а сидел и рассуждал: интересно, было ли что-то в моих действиях, что сыграло такую роль в судьбе этого отравителя? А если бы я не написал этого письма, может, ничего бы не случилось, и он продолжал бы травить царя и всю его семью своими препаратами и травами?