Принцесса-Невеста - Уильям Голдман Страница 34

– Шестипалый вельможа насмехается над тобою, – окликнул Есте. – Разберись.

Иньиго заскакал по двору, засверкал великолепный клинок.

– Он прибегнул к защите Агриппы! ^[35] – крикнул Есте.

Иньиго мигом сменил позу, и шпага засверкала ослепительнее.

– Он застал тебя врасплох атакой Бонетти ^[36].

Иньиго недолго пребывал в расплохе. Переступил ногами; переменил позу. Он обливался по́том, великолепный клинок сверкал. Есте командовал. Иньиго повиновался. Шпага не замирала ни на миг.

В три часа дня Есте сказал:

– Довольно. Я вымотался, пока на тебя смотрел.

Иньиго вложил шпагу в ножны и замер в ожидании.

– Ты спрашиваешь, готов ли к смертельному поединку с тем, кому хватило жестокости убить твоего отца и хватает богатства нанять стражу, с человеком старше и опытнее тебя, с признанным мастером.

Иньиго кивнул.

– Я скажу правду, а ты поступай как знаешь. Для начала, на свете не бывало таких молодых мастеров. Этого ранга достигали разве что к тридцати, а тебе едва исполнилось двадцать два. Вот тебе правда: ты горячий малец, тобою владеет безумие. Ни сейчас, ни позже ты не станешь мастером.

– Благодарю тебя за прямоту, – сказал Иньиго. – Надо сказать, я рассчитывал на более утешительные известия. Мне сейчас очень нелегко говорить, так что, если позволишь, я, наверное…

– Я не закончил, – сказал Есте.

– Что еще тут сказать?

– Ты знаешь, что я всей душой любил твоего отца. Но кое-чего ты не знаешь: в молодости, когда нам не было и двадцати, мы своими глазами видели корсиканского аса Бастию.

– Я не знаю никаких асов.

– В искусстве меча и шпаги это рангом выше мастера, – пояснил Есте. – Бастия – последний признанный ас. Утонул в море задолго до твоего рождения. С тех пор не бывало асов, и ты ни за что на свете его бы не одолел. Но я скажу тебе так: он бы ни за что на свете не одолел тебя.

Иньиго молчал очень долго.

– Значит, я готов.

– Я не завидую шестипалому вельможе, – только и ответил Есте.

Наутро Иньиго приступил к поискам. Он уже давно и тщательно все обдумал. Он отыщет шестипалого вельможу. Подойдет. И просто скажет: «Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя, вы убили моего отца, пришла ваша смерть», – а затем – о, затем будет поединок.

Роскошный был план. Простой, прямолинейный. Без затей. Поначалу Иньиго пестовал всевозможные прожекты жестокого отмщения, но со временем пришел к выводу, что лучший путь – простота. По первости он разыгрывал в голове разные пьески – враг рыдает и умоляет, враг пятится и плачет, враг пытается его подкупить, роняет слезы и вообще ведет себя не по-мужски. Но в конце концов и эти фантазии уступили место простоте; враг ответит лишь: «Ах да, припоминаю, я его убил; с удовольствием убью и тебя».

Одна беда: Иньиго не мог отыскать врага.

Ему и в голову не приходило, что загвоздка будет в этом. Ну сколько на земле вельмож с шестью пальцами на правой руке? Наверняка в округе – где уж у него округа – только о нем и болтают. Пара-тройка вопросов («Пардон, я не чокнутый, но вы не видали тут шестипалых вельмож?»), и рано или поздно в ответ прозвучит «да».

Но оно не прозвучало рано.

Да и на поздно особо рассчитывать не приходится.

В первый месяц Иньиго и в ус не дул. Туда-сюда прокатился по Испании и Португалии. На второй месяц перебрался во Францию и до конца года пробыл там. Потом год в Италии, потом Германия, потом вся Швейцария.

Он забеспокоился лишь спустя пять лет сплошных неудач. Он уже повидал Балканы и почти всю Скандинавию, наведался к флоринцам и к народонаселению Гульдена, скатался на Русь-матушку и шаг за шагом обошел все побережье Средиземного моря.

До него дошло: десять лет учебы – это на десять лет дольше, чем нужно; слишком многое могло произойти за такой срок. Скажем, шестипалый вельможа отправился в Азию крестоносцем. Или богатеет в Америке. Или заделался отшельником в Вест-Индии. Или… или…

Умер?

В двадцать семь лет Иньиго вечерами выпивал пару-тройку лишних бокалов вина – иначе не уснуть. В двадцать восемь он выпивал пару-тройку лишних бокалов, чтобы лучше обедалось. В двадцать девять без вина было не проснуться поутру. Его мир распадался на куски. Мало того что каждый день сулил неудачу – началось кое-что другое, равно ужасное.

Ему наскучивало фехтование.

Он слишком многое умел. Зарабатывал он тем, что по ходу странствий отыскивал местных чемпионов, вызывал их на бой, разоружал и забирал все ставки. Выигрышами расплачивался за еду, жилье и вино.

Но местные чемпионы – мелочь пузатая. Даже зубры в крупных городах – мелочь пузатая. Даже столичные мастера – пузатая мелочь. Никаких соперников, не об кого поточить когти. Жизнь бессмысленна, план бессмыслен, все, абсолютно все лишилось всяких резонов.

В тридцать лет он отпустил своего призрака. Бросил поиски, забывал есть, спал разве что изредка. Коротал время в обществе бутылки, и этого ему хватало.

От него осталась одна скорлупа. Величайшая фехтовальная машина со времен корсиканского аса даже клинок толком в руки не брала.

В таком виде его и нашел сицилиец.

Первое время крошечный горбун разве что снабжал его вином покрепче. Затем, чередуя лесть и пинки, принялся отлучать Иньиго от бутылки. Ибо у сицилийца была мечта: его хитроумие, плюс сила турка, плюс шпага испанца – и они станут могущественнейшей преступной организацией цивилизованного мира.

Так оно и вышло.

В темных закоулках их имена шибали похлеще страха; у всех водятся нужды, которые трудно удовлетворить. Ширились богатство и слава Сицилийской Стаи (даже тогда двое были обществом, трое – стаей). До чего угодно дотянутся, до чего угодно опустятся. Доселе невиданной молнией вновь засверкал клинок Иньиго. Месяц за месяцем росла непомерная сила турка.

Но предводительствовал горбун. Тут двух мнений быть не могло. Иньиго понимал, что без горбуна валялся бы в подворотне, глядя в небо и клянча подаяние на вино. Слово сицилийца – не просто закон, но святое евангелие.

И когда сицилиец сказал: «Убей человека в черном», все прочие варианты попросту испарились. Человек в черном должен умереть…