Кривая дорога - Даха Тараторина Страница 33

— А ты чего сидишь, девка? — возмутился один из охранников, подпирающий плечом бортик, правда, не увязший в грязи, а второй, на котором сидела я. — Иди помогай, а то никто никуда уже не поедет.

Я медленно тщательно прожевала, облизала пальцы, стряхнула крошки с подола и, наконец, соизволила ответить:

— А не пошёл бы ты к лешему, — и добавила, вдоволь насладившись изумлённым взглядом, — или хотя бы вон подсобить, а то стоишь тут, в носу ковыряешься, а толку с тебя? Таких провожатых в каждой деревне двенадцать на дюжину. Гляди, оставим тебя в этом болоте, да кого посговорчивее наймём.

— Ах ты су… — бросился ко мне бугай, но Радомир кинулся наперерез, ухватил толстенное запястье.

— Эта что мне ещё такое?! Я тебе плачу, чтоб ты с бабами силой мерялся?! Правду сказала Фроська. Ты либо помогай, либо прямо сейчас проваливай!

— Да я вам прямо сейчас косточки пересчитаю! — загорелся, но был остановлен вторым быком:

— Дело говорит Радомир. Нам деньги уплочены, работу надо выполнять.

— Так наша работа бандитов резать, а в грязи пущай сами копаются!

Наткнувшись на четыре осуждающих и один насмешливый взгляд, горе-работничек смирился с неизбежным:

— Тут рычаг нужен, — деловито сообщил он, уделив, наконец, внимание проблеме. Махнул другу, — пойдём, что ль, дубину какую поищем.

И удалились, попеременно панибратски толкая и подначивая друг дружку.

— Прошляются ведь до ночи и скажут, что не нашли ничего, — сплюнул Тонкий, — пойду прослежу.

— И то дело, — степенно согласился Толстый. — А мы пока ещё покумекаем.

Сколько языки не чеши, а дело от этого не сделается. Поговорили-поговорили мужчины, да сели, пригорюнившись. Небось, надеялись к ночи добраться до ещё какой деревеньки, чтоб не мёрзнуть в лесу, но время потрачено безвозвратно.

— В ближайшее село уже не успеем, — говорил Радомир, — только крюк лишний, а до темноты всё одно не доберёмся. Лучше уж через реку по мосткам. Чуть на восток заберём и дорога не такая знакомая, зато выйдем аккурат к торговому тракту.

— Верно говоришь, — соглашался собеседник. — Добрая получилась ярмарка, можно больше по округе не колесить. Того, что уже наторговали, с лихвой хватит озолотиться ближе к столице.

— А-а-а-а-а! — донеслось из леса.

Мужчины вскочили. Крик боли ни с чем не спутаешь. Я навострила уши: человек бы не разобрал, а оборотню прекрасно слышно, что кто-то из охранников угодил в волчью яму и вывихнул ногу, а то и сломал чего. Хотела сказать, что все живы, и опасности, окромя бездарей, которым купцы, судя по всему, платят исключительно за роптание и грозный вид, нету. Но Радомир и Толстый уже неслись между деревьями сломя голову.

Радомир на миг возвратился:

— Ты только никуда! Мало ли! — и, проследив мой взгляд, — И телегу не трогай, куда тебе!

Тоже мне, купцы! Торговец, по-первой, должен о товаре заботиться. А ну как это отвлекает их кто, а на деле охотятся за ценностями? Ну и пусть им, что кошели прячут в сапогах и за пазухами, каждый про себя думая, что спутники не замечают, как рука невзначай тянется проверить, на месте ли тяжёлый мешочек. В телеге тоже добра вдоволь осталось. Есть что красть. И как без меня раньше эти мальчишки справлялись?!

Я спрыгнула на землю и ради любопытства примерилась к застрявшему колесу. «Куда мне!». Ха! И правда, куда? Разве что… Приложилась, поднажала, окликнула волчицу. Та с готовностью отозвалась, сверкнула глазами. Одна бы не справилась, а вот с ней — другое дело. Мы с ней вообще с чем угодно справимся. На кой нам те мужчины? Радомир. Или Серый…

Ах!

Лошадь, снова унюхав зверя, в ужасе заметалась одновременно с тем, как я налегла. Колесо выскочило на ровное.

Когда из лесу приволокли хнычущего, подтягивающего ногу и размазывающего сопли охранника, я, как ни в чём ни бывало, дремала, укутавшись в подбитый мехом в пропахший кострами плащ Радомира. Тот так и выронил ненужный уже дрын.

— Это как это? — опешили мужчины.

— Орите громче, — буркнула я, переворачиваясь на другой бок и плотнее укутываясь в плащ. — Лошадей перепугали, они и задёргались.

Ночь обещала быть холодной. Морозец пощипывал нос, схватывал тепло дыхания у ворота. Холод забирался в сапоги и щекотал пальцы. Разуться бы, вытянуть стопы к костру да развесить просушиться на рогатинах портянки. Мало же нужно для счастья, когда весь день провёл в пути, пусть и не на своих двоих.

Толстый и Тонкий распрягли лошадей, покормив припасённым овсом — не чета жидкой болотной травке. А как иначе? Им нас ещё до самой столицы везти. Оголодают — и пропадёт товар, доставленный позже срока; не видать купцам великой прибыли. А не дай боги ещё шкуры затухнут (ну как нерадивая хозяйка поленилась хорошо вычистить да просушить?). Одна такая попадётся и хоть весь тюк выбрасывай. Составили телеги носом друг к дружке, чтобы и на виду — ушлый приятель не упрячет в рукав меховушку-другую — и от ветра прикрыли, а в серёдке развели костёр.

Радомир заботливо притащил кусок бревна, постелил сверху дерюжку и пригласил меня присесть. Отказываться не стала. Знамо дело, спать на голой земле не станем: стылость тянет снизу всё сильнее; не ровен час, примёрзнем к утру к тем лежакам да застудимся. На ночь-то в телегах схоронимся, да укроемся хорошенько. А пока можно скоротать вечер у огня под добрый разговор.

Толстый взялся готовить ужин. Кто бы ещё? Уж не я ли? В котёл, не жалеючи, сыпанул крупы и сдобрил её маслом из обмотанного тряпицей глиняного горшочка; выложил копчёной рыбы вдоволь, хлеба, лука и соли. Сытно, однако, путешествовать с купцами! Я не захотела вызывать снисходительные смешки и помятые остатки собранных с общинного стола пирогов вытаскивать постеснялась. Это даже хорошо, что морозец затесался к нам в попутчики. Стало быть, долго можно будет не заботиться, что снедь попортится. Радомир выудил туесок с куском диковинного вонючего сыра и с гордостью поднёс мне:

— Отпробуй.

Я принюхалась и чихнула:

— Гадость какая! Да он у тебя не меньше седмицы как заплесневел!

Мужчина прижал лакомство к сердцу, точно любимое дитя, и в ужасе воззрился на обидчицу. Братья-торговцы захохотали:

— А я тебе говорил, что нечего эту вонючку с собой таскать! — заливался Тонкий. — Кинул бы в канаву и дело с концом!

— Надул тебя тот молочник, как пить дать надул! — бил по колену Толстый.

Радомир поднёс угощение к лицу, осмотрел со всех сторон, снял налипший козий волос:

— Деревенщина, — подвёл итог он, изо всех сил стараясь не морщиться от невообразимой вони, — вам заморских фруктов поднеси — тухлятиной обзовёте.

— Так тухлятина и была, — подтвердил Толстый, — её даже кони жрать не стали…

— Кони?!

Толстый тут же начал оправдываться: