Кривая дорога - Даха Тараторина Страница 32

Радомир осмелел, наклонился к изящным ушкам и прошептал, как великую тайну:

— А потом я подхвачу тебя на руки, чтобы все видели, за какой ладушкой приехал, и закружу, не выпущу…

— Врёшь, — едва слышно отвечала она, — вы всегда врёте…

Хитрец обнял голубку, прижал к широкой горячей груди:

— Как можно?

Девушка двинулась, словно собираясь отстраниться, но доверчиво прижалась сильнее.

Слабый огонёк алкал превратиться в неистовое пламя, бился, силясь разорвать невидимые оковы, обвивал фитилёк, упрашивая выпустить на волю страшное, потаённое, неправильное… Свеча топилась, плавилась от напора, поддавалась.

— Не выпущу, любушка! Век моей будешь, — терзал Радомир.

Верила ли, нет ли, но девушка млела, вздыхала, заставляя пламя безудержно трепыхаться: сиг[1] и сорвётся, опалит шершавые доски, гладкое одеяло, жадные до нежности ладони…

— Хм-хм, — прокашлялась я у дверей, прерывая идиллию.

Красавица-волчица и хитрый торговец мигом отскочили на разные стороны кровати, прочность которой так рассчитывали, но не успели проверить. Девушка тут же перестала разыгрывать смущение и, разжав полные губы, гаркнула:

— Занято!

Я засомневалась, кто кого тут склонял к бесстыдству, но мысль из головы скоро выкинула. Не за тем пришла.

— На два слова, — коротко бросила Радомиру, поворачиваясь спиной к парочке, мол, выйдем.

— А может, втроём побеседуем? — со странной надеждой спросил купец, за что тут же получил оплеуху от припозднившейся гостьи.

— Охальник[2]!

— За что?

— За то!

— Так ты ж сама… Мол, компании давно не было…

— Вот пусть она тебе теперь компанию и составляет, — возмутилась волчица и, подхватив юбки, вылетела из комнаты.

— Ой, дура-а-а-к, — протянула я.

— А что я? — развёл руками купец. — Не судьба, видать, — и тут же расправил скомканное одеяло, приглашая присесть, — ты заходи-заходи, я всегда рад хорошему собеседнику.

Я окинула разлохматившегося мужичка оценивающим взглядом: глаза блестят, на щеках румянец. Натворит ещё чего.

— Мне два слова сказать. Недосуг присаживаться.

Радомир подскочил, чтобы поговорить глаза в глаза, а не кричать через всю комнату, но тут же смущённо сел обратно, кивнул — слушаю.

— Утром я уезжаю с вами, — решительно заявила я, — освободите ещё одно место.

— Одно? — многозначительно уточнил приятель.

— Одно, — твёрдо повторила я.

Больше Радомир ничего не спрашивал, а на рассвете я так же молча закинула бедную суму на телегу, прыгнула следом, постаравшись зайти с подветренной стороны и не напугать лошадей.

Проводить купцов вышел Пересвет с парой молодых волков — открыть и снова запереть ворота от недругов. Он, конечно, узнал меня, но не сказал ни слова. Лишь кивнул, прощаясь. Я подняла руку в ответ и отвернулась, чтобы не видеть, как крепкие дубовые ворота отрезают меня от места, что могло стать новым домом, как частокол становится всё меньше, удаляясь, и прячется между деревьев: верста-другая и уже не различишь; не зная, так и проскочишь мимо. Но возвращаться я уже не собиралась.

Льдинки хрустели под колёсами, печально трещали в унисон недовольным вздохам лошадей. Животные беспокойно пускали струйки пара из ноздрей, чувствовали, что рядом зверь, но никак не могли понять, кого опасаться. Толстый и Тонкий, оказавшиеся родными братьями, дремали на облучках, едва придерживая вожжи. Два охранника устрашающего вида бессовестно храпели, хоть и должны бы выспаться: по осени рассветает поздно, а выходить затемно купцы побоялись. Радомир сидел в телеге вместе со мной, деловито перебирая полученные в уплату за товары мягкие шкурки зайцев, лис и куниц. Посматривал озабоченно, но вопросов не задавал, не бередил рану.

— И как это всякий раз в этом селении столько красоты находится? У кого ни скупал шкуры, нигде таких ровных не находил. Словно зверя не стрелой достали или в силок затянули, а поймали руками да шею свернули.

С этими словами он кинул мне пушистый рыжий хвост. Я ловко поймала, повертела в руках — эка невидаль! — и швырнула обратно.

— Я ж подарить хотел, — обиделся Радомир, заботливо возвращая отвергнутый дар в кучку к остальным. — Тебя, небось, муж давно не баловал…

Волчица встрепенулась, вздыбила шерсть. Рык застрял в самом горле, готовый вырваться вместе с жаждущими крови когтями.

Идущая следом лошадь унюхала волка, перепугалась и дёрнулась.

— А, чтоб тебя Вазила[3] лаптем оприходовал! Лихо одноглазое[4] на закорки уселось! — запричитал Тонкий, соскальзывая с покосившегося сидения.

— Тпру! Что там у тебя? — притормозил нашу телегу Толстый.

— Гы! Этот неумёха в яму угодил! — показал неполный ряд зубов один из охранников.

— Хы! — поддержал его второй. — Не умеешь извозчиком, так не брался б!

— Поговорите мне тут, — заверещал незадачливый ямщик, — вот как начнём на бесполезных провожатых экономить, так и возницу хорошего наймём! Вот прямо с тебя и начнём. Отрабатывай хлеб, поднажми да вытяни!

Сторожа неторопливо потянулись, размяли затёкшие ноги и отлёжанные бока, понаклонялись из стороны в сторону.

— Неее, — протянули они хором, когда, наконец, добрались до причины задержки. — Этоть у нас силов не хватит. Засел всем колесом. Тут надо воз разбирать да втроём тянуть.

— Вот как всё подготовите, так и зовите, — кивнул второй.

— Вы тянуть будете, а мы научим, как надо, — закончил первый.

Толстый внимательно осмотрел беду, не доверяя ленивым головорезам. Поцокал языком. Да, засела телега хорошо. Решившая отправиться в дальнюю дорогу ёлка вытянула корни из земли и, не попрощавшись с соседками, ступила на самую колею. Да только боязно бросать родные места: первый шаг сделала, а дальше — ни в какую. Так и стоит: дерево в лесу, а корни — на дороге, перерезая путь возам да собирая осеннюю слякоть в чашу щупалец-ног. Вот в такую яму, покрытую обманчивой коркой сверху, но полную болотной грязи, и угодила наша телега. Толстый нехотя признал, что тянуть и правда придётся всем миром.

— Дайте-ка, — вызвался Радомир, играя плечами, — Гляди, Фроська, как надо!

Попрыгал на месте, собираясь, похрустел пальцами, поднатужился…

— Ох ты ж чертяга! — смачно выругался.

Я прыснула. Пятеро мужей так и эдак примерялись к деревянному борту. И ладно бы охранники, что явно халтурили, или Тонкий, который ведро воды не сразу притащит в своих хиленьких ручках, но Толстый и Радомир старались сильно. Тянули, ругались, толкали, ругались, ругались и ещё немного ругались, пока телега не увязла окончательно. Я аж пересела поближе к действу, не забыв выудить из сумы попутчиков ломоть хлеба с салом и, закусывая лакомство зубчиком чеснока, любовалась.