Ведающая Водой - Алёна Носова Страница 3

Сайарадил отшатнулась. Она всем сердцем ненавидела этого человека – и он, кажется, понимал это. Цветы, толпа и даже мама – все исчезло; пространство вокруг заполнил белый вязкий туман. Мигнув напоследок, мужчина слился с белой пеленой. Где он?.. Да где угодно! Туманная неизвестность пугала, и Сайарадил осторожно двинулась вперед, выставив перед собой руки. Через пару шагов ее ладони наткнулись на что-то шершавое и твердое – камень высотой ей по макушку, сначала ледяной, а через мгновение – раскаленный! Девочка закричала то ли от ужаса, то ли от боли – и проснулась, сев на кровати. Отшвырнув ногами одеяло, она метнулась к кувшину для питья и с плеском засунула туда руки.

Прохладная вода подействовала, как успокоительная микстура. Какое-то время Сайарадил стояла без движения, всматриваясь в сумрак комнаты. Это была привычная темнота, скрывающая только сундуки с одеждой и занавески, трепещущие от сквозняка. Страх отступил, и девочка поняла, что продрогла. Она вытащила руки из воды – на них не было ни царапины – и краешком туники насухо вытерла расплескавшуюся воду.

– Великие предки! – раздался в дверях удивленный возглас – в комнату вошла кормилица. – Милочка! Опять проснулась до зари? Тебе надо спать больше, а то станешь такой же морщинистой, как я…

Лучше уж морщины, чем этот проклятый сон, повторяющийся каждую ночь.

Привычно причитая, кормилица хлопнула в ладоши, и в комнату скользнули девушки-рабыни: они должны были помочь молодой госпоже одеться и уложить волосы.

***

Каждый народ чествовал наступающее лето, следуя традициям предков. Жители южных пустынь собирались у источников, приносили в жертву овцу и молили Вечное солнце умерить пыл, послав больше дождей, а прочих божков помельче – скажем, бога песчаной бури или священного верблюда – просили о вещах, понятных лишь пустынным жителям: о чистых колодцах, урожае фиников и змеях, изживших свой яд. Жители северных лесов, приветствуя лето, разжигали костры, приносили в жертву оленя и молили Великое небо послать больше тепла, а божеств лесной чащи или священных бобров просили о вещах, естественных для северян: об урожае морошки, верной тропе на болотах и доброй добыче на охоте.

Но то все были простые люди, живущие по законам привередливой природы и во всем зависящие от ее милости. Иначе Смену сезонов праздновали жители городов. Чем крупнее был город, тем разгульней проводилось веселье, а поскольку на всех Обозримых землях не было города больше и богаче Эндроса, то и праздник здесь проходил с размахом. Купцы, рисуясь друг перед другом, выкатывали на улицы бочки с хмельным вином, и виночерпии наливали каждому взрослому мужчине, сколько тот захочет. На городских площадях жарились бараньи туши и пеклись пшеничные лепешки, а сушенные фрукты – финики, курагу и изюм – насыпали прямо в руки всем желающим. Юные простолюдинки вплетали в стриженные волосы цветы и до мозолей на ногах танцевали под ритмичные звуки барабанов. Для них этот праздник был особо значим, ведь за ним следовало лето – время покончить с беспечной девичьей жизнью! На празднике девушки присматривались к молодым людям, мечтая заполучить кого поприличней – сына мельника или кузнеца, который унаследует отцовское дело… А может – кто знает? – купеческого сына! Конечно, такое случалось редко, потому что купцы были склонны подыскивать сыновьям невест среди обедневшей знати. Впрочем, простолюдинки не отчаивались: надев лучшие наряды, они отправлялись на запруженные площади в надежде встретить своего суженного.

Зажиточные горожане – граждане Эндроса, живущие ближе к центру города – во всем стремились подчеркнуть свое превосходство над простолюдинами. Считая развеселые гулянья Окраинных кварталов уделом черни, достопочтенные мужи праздновали по-другому. Разместившись в удобных закусочных за обильным столом с кувшинами доброго вина, они ворчливо рассуждали, что раньше де было не так, раньше простолюдины знали свое место!.. После новой перемены вина добропорядочные граждане расплывались в улыбках и начинали хором выводить легкомысленные куплеты уличных музыкантов, не замечая даже, что их юные сыновья потихоньку улизнули из-за стола. Молодым людям наскучило сидеть с благочестивыми родственниками, потягивая разбавленное водой вино. Куда интересней переодеться в грубую одежду и отправиться в окраинные кварталы, где захмелевшие виночерпии щедро наполняют чаши крепким напитком, а простолюдинки улыбаются так сладко!

Иное дело – знать. С каждым годом ее празднования проходили лишь роскошнее: спрятавшись от глаз простых смертных за высокими стенами Старого города – самого сердца Эндроса – те, кто был рожден от благородной крови, изощрялись в выдумках и расточительстве.

Праздник начинался около полудня, когда в тенистых рощах Парка Семи фонтанов проводился смотр будущих невест. Девочек десяти лет впервые представляли обществу, после чего их родители могли официально договариваться о будущем браке. Ближе к закату в Розарии, парке-лабиринте, начинался пир, плавно перерастающий в дикую попойку, мало чем отличавшуюся от гуляний на окраине – за исключением того, что жен и детей отцы-аристократы отправляли по домам.

В женских покоях поместья Вэй с утра царил переполох. Хлопали сундуки. По коридорам носились рабы, в спешке перерывавшие гардероб госпожи. Жена сенатора, одна из красивейших дам города Айстриль Вэй, была сосредоточена до предела. Она не могла подобрать верх к наряду из роскошного охристо-рыжего шелка, выкупленного на аукционе за огромные деньги. Расчет был прост: скучные матроны явятся в белых туниках и привычных шалях; городские красавицы обрядятся в синий – цвет, еще недавно популярный, но уже порядком всем надоевший; она же, Айстриль Вэй, законодательница мод Эндроса, произведет настоящий фурор своим ярким нарядом! Еще вчера госпожа планировала накинуть на плечи простой плащ, который не спорил бы с рыжим шелком, но теперь сомневалась – может, все-таки рискнуть и облачиться, скажем, в сочно-зеленую накидку? Но какое тогда выбрать украшение?..

Дижимиус Вэй, облаченный в традиционную белую тунику и такую же белую тогу с широкой пурпурной каймой, стоял тут же. Он был не в духе, потому что ему предстояло произносить речь перед простолюдинами, но за сборами жены следил с особой тщательностью. Сенатор лично желал убедиться, что свет увидит женщину, красоте которой поэты посвящали стихи, музыканты – песни, а скульпторы – вольготного вида статуи. Жена была одновременно гордостью сенатора и неизменным атрибутом его статуса. Он покупал ей баснословно дорогой шелк из империи Райгон, заказывал украшения у лучших ювелиров, хоть сам не любил всей этой мишуры. Дижимиус, как приверженец строгих традиций, осуждал знатных матрон, копирующих вульгарные наряды наложниц из южных пустынь – а то, что многие мужчины по примеру варваров-северян стали носить нелепые штаны или, того хуже, разноцветные одежды, словно пустоголовые женщины, он считал просто омерзительным. Белая тога – вот одежда благородного человека!

Губы Дижимиуса тронула легкая улыбка, когда в комнату вошли две девочки, его дочери. Они тут же разделились: Сайарадил скользнула к матери, а младшая Эйлинур решительно направилась к отцу.

– Пл-лаздник! – требовательно пропищала она, дергая Дижимиуса за руку; это значило: «Я тоже хочу пойти с вами!»