Оруженосец - Олег Верещагин Страница 19

Пашка не знал, что слышит своё имя из чужих уст в сущности в последний раз…

…В пещере было душно, но всё-таки тепло, намного теплей, чем у костра, или, тем более, на сырой равнине. Снаружи стояла глубокая ночь, по мнению Пашки, самое время было спать — и он уснул. Уснул, как это ни дико, уснул, зарывшись по возможности в солому, спиной к спине с улёгшимся рядом Туннасом. Может, и не совсем уснул, просто отчасти потерял сознание от усталости, голода и переживаний — но так или иначе, из реальности он выпал капитально…

…Его разбудил скрип клетки — всего через каких-то полчаса, как раз в тот момент, когда мальчишке начал сниться дом — и там, во сне, пришла умиротворяющая светлая убеждённость, что сном было как раз всё то, что произошло с ним за последний сумасшедший день.

Орк рванул мальчишку за волосы на себя — Пашка вскрикнул, кругом загоготали, из глаз сами собой брызнули слёзы… а когда он проморгался — его уже выволокли из клетки, запястья и большие пальцы рук уже были скручены каким-то хитрым узлом за спиной. Другой верёвкой, пропустив её Пашке между ног, двое орков примотали спереди так же связанные за спиной руки Туннаса, а к нему — молчаливого бородача.

Пашка вытер слёзы о плечо, о майку — и опустил глаза. Перевёл дух, покрутил головой. Хотелось пригладить волосы, чтобы избавиться от ощущения этой мерзкой лапы на них. Он никогда не любил смотреть себе под ноги, в жизни всегда смотрел прямо. И сейчас секунду тоскливо глядел в каменный пол, а потом вскинул голову и посмотрел на стоящего слева орка. С вызовом — так получилось непроизвольно.

Орк оскалился. И — на спину Пашки обрушилась длинная, витая из трёх ремней плеть на короткой рукояти. От неожиданности мальчишка вскрикнул раньше, чем ощутил боль, — и тут же получил второй удар, боль от которого наложилась на нахлынувшую первую. Пашка заорал — крик вырвался сам, уже настоящий крик боли. Третий удар сшиб мальчишку на колени, но Пашка заставил себя заткнуться и только скрипнул зубами. За молчание получил ещё один удар, который снёс молча (и откуда взялось это упрямство?!), а после этого его — снова за волосы — вздёрнули на ноги.

От боли в глаза мутилось. Пашка гадал — до крови или нет? Ему казалось, что удары сорвали со спины и майку, и кожу, и мясо — до позвоночника. И нельзя было ни потрогать, ни посмотреть — можно было только терпеть и ждать, пока боль уйдёт. Она не спешила, но всё-таки немного отступила. Зато пришёл страх. Что же делать?! Ведь если будут бить вот так и часто, наверное, согласишься делать что угодно, лишь бы не били. Пашку ни разу в жизни не «наказывали физически», как это говорится. Неизбежные побои в драках — вообще другое дело: бьёшь ты, бьют тебя, главное — не трусить и работать кулаками, а то и ногами, и даже если ты проиграешь, то чувства растоптанности не будет. А то, что он ощущал теперь, было страшно, потому что на это нельзя был ответить. А терпеть… если терпеть, но что же тогда? Тогда согласишься со всем, что будет дальше… Сначала — с тем, что тебя бьют. Потом — с тем, что ты вещь. А потом, наверное, и мысли станут как у раба — о еде и сне… Пашка испугался до дрожи. И было противно. Так противно, что слов нет. Но больно — хуже. (Он вспомнил свой крик — и замерло на миг дыхание.) Так что делать-то, как быть?! Вот она — романтика, с истеричной иронией заметил себе мальчишка. А что если взбунтоваться? Вот сейчас просто никуда не пойти — и…

Слева качнулось копьё. Пашка представил себе удар этого грубо кованного широкого наконечника. Это не пуля, не мгновенное дело. Мысленное зрелище самого себя, умирающего на полу в луже крови, было таким жутким, что мальчишка крепко зажмурился и потряс головой. Это не кино, это ведь взаправду…

«Бежать, — подумал Пашка. — Бежать надо. Но как? Куда? Какой тут побег, если даже просто руки не освободишь?»

Туннас через плечо смотрел на мальчишку — сочувственно и ободряюще. Эх, если бы можно было расспросить — хотя бы просто поговорить, чтобы понимать друг друга… было бы полегче. Пашка уже хотел улыбнуться в ответ… но его мысли оттеснил лай, скулёж и завывание — и в пещере появился конвой.

Пашка обмер. Конвой — это были всадники. Орки сидели на волках.

Вообще Пашка любил волков. Даже больше, чем собак, которых просто обожал. И очень жалел, что никогда не видел этих зверей вблизи. Но…

Нет, эти огромные, с пони размером, твари, на которых покачивались орки охраны, походили именно на волков, не на гиен, как в кинотрилогии. И в то же время были намного страшней и противней любой гиены. Жутковатой была даже сама манера передвижения зверюг — больше похожая на кошачью, бесшумную и какую-то… предательскую, пришло в голову Пашке странное, но верное определение. А когда мальчишка встретился взглядом с одним из волков — его пробрала дрожь. На Пашку посмотрели человеческие глаза. Причём человека очень скверного. Жестокого, насмешливого и умного.

Волк фыркнул и отвёл глаза — равнодушно.

Щёлкнула в воздухе плеть, и Пашка сжался, сделал первый шаг — поспешный, даже слишком. Показалось, что сейчас будет ещё удар — по спине. Его не было, и Пашка немедленно возненавидел свой страх… а ещё больше — самого себя за то, что понимал: страх сейчас сильнее его. Никогда с ним такого не было. Он всегда, даже совсем в детстве, умел ломать страх. Любой. И гордился этим.

Но оказалось, что он просто не знал настоящего страха…

…Из пещер, мимо чёрных — и озарённых алыми отблесками костров внутри — входов которых шла колонна, выталкивали и вытаскивали всё новых пленных, в основном — молодых парней и мужчин. Младше Пашки никого не было, даже ровесников не наблюдалось. Сперва Пашке показалось, что людей очень много, и только снаружи он понял, что так казалось в тесном коридоре. Людей было десятка три.

Пашка успел это подумать — и стиснул зубы. Снаружи резанул холодный ветер (хотя небо было ясным, сияли россыпи звёзд — знакомых!) и даже спрятать руки под мышки или в карманы было нельзя. Но ещё хуже оказалась ледяная каша под ногами. «Я не дойду, — с ужасом подумал мальчишка. — Босиком по снегу не дойду никуда». Он бегал по снегу босиком, кто из мальчишек не бегал — ради придури, на спор… И было холодней, и снег настоящий, а не такая жижа. По там десяток-другой прыжков — и в тепле. А тут — куда идти, сколько?

Но что было делать? В спину с силой ударило (мальчишка вздрогнул) тупым концом древка копьё, рыкнул зверь, дернула спереди верёвка — и Пашка пошёл, съёжившись от страха и унижения. Он не осмелился даже обернуться на ударившего его орка, чтобы не встретиться глазами со взглядом волка.

* * *

Судя по звёздам, прошло часа два, Пашка умел это определять. А ещё вспомнил вдруг, что Большая Медведица — вон она, над головой — на каком-то из языков Толкиена — Valacirca, Серп Валаров (кто такие Валары, он не помнил). Три часа ночи, он умел определять время по этой штуке.

Ступни не чувствовали совсем ничего. Совсем. Пашке казалось, что он идёт на чём-то чужом и резиновом — наверное, так люди ходят на протезах. Руки просто онемели, но несильно, связка не была тугой — вот только при малейшей попытке пошевелить руками верёвка немилосердно пилила кисти и основания больших пальцев; умеют связывать, с-с-сволочи!