Формула. Стратегия воспитания успешных людей, основанная на исследовании выпускников Гарварда и других ведущих университетов - Татша Робертсон Страница 18

Биологи и психологи, изучающие развитие, назвали этот краткий, но невероятно важный отрезок времени, в течение которого птенцы способны быстро учиться, «критическим периодом». Это период взросления, на протяжении которого нервная система организма наиболее гибка и чувствительна к внешним стимулам, что способствует обучению некоторым навыкам.

Конрад Лоренц, австрийский зоолог, первым популяризовал идею критического периода, однако наибольшую известность ему принесла теория привязанности, возникающей в этот период, или «запечатления». В 1930-х годах он обнаружил, что только что вылупившиеся серые гуси запечатлевают в памяти первый подходящий стимул, который они видят после рождения – даже человека. В старых документальных фильмах часто показывают кадры, как за Лоренцом следует целая цепочка маленьких гусят, которые запечатлелись на нем и начали воспринимать его как родителя. Впоследствии К. Лоренц обнаружил, что гуси также могут запечатлеться на объектах (например, на сапогах или на мячике), а также что запечатление должно произойти в течение нескольких часов после вылупления.

Потрясающее исследование Лоренца, благодаря которому в 1973 году он получил Нобелевскую премию, изменило взгляды людей на воспитание детей. Согласно его работе, для нормального развития живого организма необходимо, чтобы обучение ключевым навыкам и решение определенных задач происходило в конкретный период времени. И только сейчас ученые приходят к пониманию того факта, что это работает и для детей. Этот критический период, или «чувствительный возраст», для ребенка начинается с рождения до пяти лет и иногда длится до подготовительной школы. Иногда его называют периодом «пластичности развития». На протяжении этого времени дети особенно чувствительны к внешним стимулам и легче всего учатся, а их мозг впитывает новые знания, словно губка.

Критический период открывает невероятные возможности для обучения, однако у него есть и обратная сторона: если его пропустить, восполнить пробел в будущем будет невозможно. Лоренц обнаружил, что птицы, рожденные в неволе и не сумевшие перенять у родителей те базовые навыки, которые они изучили бы в естественных условиях, впоследствии вряд ли научатся летать или общаться с другими гусями. У человеческого разума есть похожее свойство: его надо использовать, чтобы развивать. Потенциал ребенка становится больше, если его раскрывать, и увядает, если о нем не заботиться.

Это можно подтвердить примером Евгении. Она жила в приюте в России до двух с половиной лет, пока ее не усыновили родители из Америки. В возрасте восемнадцати лет она все еще ощущает последствия отсутствия поддержки и развития познавательных способностей в тот период.

Несмотря на то что приют был настолько чистым, что в нем можно было есть с пола, это не было полноценной заменой родительскому воспитанию. Евгения почти все время была одна, ее редко касались и никогда не держали на руках. Работники приюта считали себя лишь сотрудниками – и никем больше.

«Я не люблю, когда меня трогают. Вообще», – уже во взрослом возрасте рассказала она психиатру Брюсу Перри и журналистке Майе Салавиц в интервью для книги «Born for Love». Даже прикосновение одежды к коже могло причинить ей невыносимую боль, так что ей приходилось выбирать одежду из тончайших тканей, чтобы избежать дискомфорта.

Помимо этого, она испытывает проблемы с установлением эмоциональных связей. «Многие мои друзья обнимаются и вообще очень близки, но мне трудно так сближаться с людьми, – говорит она. – Если я больше никогда их не увижу – я не расстроюсь».

Мы уже обсуждали, как ранняя стимуляция и занятия, такие как игра в лего, чтение или игра на скрипке, развивают врожденные способности успешных людей. Здесь же произошло обратное: отсутствие какого-либо воздействия в младенчестве повредило развитие памяти Евгении. Помимо этого, ей диагностировали расстройство слуха. Как это описали Перри и Салавиц, она «не в полной мере воспринимает то, что слышит». В результате этого она не всегда может вспомнить, что говорили ей люди, и с трудом следует указаниям.

Евгения считает, что проблемы со слухом и памятью тесно связаны с тем временем, которое она провела в приюте. И Перри это подтверждает: «Несмотря на то что у людей нет сознательных воспоминаний о младенческом периоде, весь опыт, пережитый в этом возрасте, глубоко отпечатывается в их разуме».

Родители-мастера, с которыми мы беседовали, вкладывали очень много сил в обучение своих детей с трех до пяти лет, потому что догадывались, что это время – ключевое для развития. Они верили, что навыки, которые ребенок начал формировать тогда, а также другие действия родителей именно в этот период будут иметь долгосрочные последствия для его умственного, социального и эмоционального развития.

«Моей теорией, которую я вывела сама, а не прочитала где-то, стало то, что мои действия на протяжении первых пяти лет жизни детей определят, какими они станут впоследствии», – говорит Эстер Войджицки. Поэтому Эстер и верила, что очень важно обучить своих дочерей чтению и счету еще до школьного возраста.

Отец Роба Хамбла предположил, что важным является и то, что узнает ребенок еще до этого возраста. Боб-старший пел песни своим прекрасным тенором рядом с животом беременной жены, будучи уверенным, что ребенок может услышать его еще в утробе.

«Роб слышал мой голос еще в животике у мамы. Когда он родился, то узнавал эти звуки. Он оживлялся, когда я ему пел. Думаю, его это успокаивало. Его сестру тоже».

На самом деле ребенок начинает слышать еще за несколько месяцев до рождения – сейчас это научно подтвержденный факт. Несколько лет назад доктор Кэйтлин Вермке из Вюрцбургского университета в Германии провела революционное исследование плача младенцев.

Используя цифровые микрофоны, Вермке и ее коллеги провели сотни часов, изучая мотивы плача у шестидесяти детей в возрасте от двух до пяти дней из Германии и Франции. С помощью компьютерного оборудования ученые исследовали этот плач и обнаружили нечто совершенно неожиданное. Плач французских детей чаще начинался на низкой ноте и поднимался впоследствии – как и интонация франкоговорящих. Плач детей из Германии, напротив, начинался высоко и падал, как и у носителей немецкого языка. Исследователи сделали вывод, что дети слышали речь своих матерей и их собеседников в течение последних месяцев беременности – и подражали их интонации еще до того, как заговорили.