Сад камней - Яна Темиз Страница 67

Айше никогда всерьез не задумывалась о том, что будет, если один из них останется без работы. То есть какое-то отдаленное будущее, старость, конечно, предполагались где-то впереди, но пока было понятно, что будет это все не скоро, что работа их не слишком зависит от возраста, что оба они на своих местах, что никто никогда их не уволит, если они сами этого не захотят, а они, конечно, еще долго не захотят. И пенсия, срок которой подходил у Кемаля, воспринималась ими только как возможность получать пусть небольшой, но гарантированный и постоянный доход и, может быть, получив единовременную выплату, наконец-то обзавестись собственным жильем.

Но чтобы превратиться в пенсионера…

– Нет, ты что, не могут они тебя никуда отправить! Ты же профессионал, у тебя опыт…

– Это все понятно, только у нас теперь молодежи полно, все карьеру хотят делать, все компьютеризировано, память моя хваленая никому не нужна…

Может, оно и к лучшему? Нет, этого она, конечно, не сказала, но… подумать-то можно?

На секунду она представила себе перспективу спокойствия и надежности: Кемаль всегда дома, они могут вместе ужинать и завтракать, ей не надо вздрагивать от любого звонка, они смогут даже поехать куда-нибудь… если еще и ей все бросить! Не ходить в университет, не возвращаться измученной и усталой, с вечно больным горлом, не слышать этого привычного шума в коридорах – сидеть дома, писать книгу… расходов у них не так много, как-нибудь выкрутятся…

Господи, да она с ума сойдет от скуки! И Кемаль сойдет! И они перессорятся… она же не Эмель, чтобы полдня проводить на кухне и ухитряться получать от этого удовольствие! У Эмель и то были картины… еще, похоже, у нее был любовник, а может быть, и еще какие-то тайны?

– Слушай, пойдем, я тебе кое-что покажу… Эмель картину почти закончила. Только ты не говори, что это ерунда… ты сам посмотри!

– А что там такого? – заинтересовался Кемаль, мгновенно отбросив все посторонние мысли о служебных неприятностях.

– А то, что там… как будто она все предчувствовала! Это для этих… японцев здешних, у них в гостиной все черно-белое, с ума сойти можно, по-моему! Нет, ты посмотри… это же как кровь, видишь?! Почему она такое красное добавила, а?

– Ну… – Кемаль посмотрел на картину, – наверно, чтобы поживее было? Только черное с белым… невыразительно как-то. И вообще, сейчас мы во всем можем видеть всякие предчувствия и все такое… Ай, милая, так всегда бывает! И мы еще виним себя, что ничего вовремя не заметили, не обратили внимания, не предотвратили – а ничего такого не было! Это… просто картина, ничего больше, уверяю тебя.

– Наверно, – вздохнула Айше.

Наверно, разыгралось воображение: художник – а Эмель была художницей, она и хозяйство-то вела творчески и только поэтому у нее все получалось, и все доставляло ей удовольствие! – художник может чувствовать что-то такое… предчувствовать, и, значит, на этой, последней картине непременно должно быть… что-то.

Вот кровь, например.

Она же есть – не только цветы, но странной формы пятна, небольшие капли – откуда им взяться, если картина… о цветах, если так можно выразиться. Поговорить бы с профессионалом… с искусствоведом или психологом – но где его взять? И кто будет его слушать, если сейчас в игру вступили совсем другие профессионалы: они определяют ДНК преступника по любой, мельчайшей частице кожи, по капельке слюны, по слезе и волоску… а она о предчувствиях и картинах!

Убийцу обязательно найдут, и найдут в лаборатории, не нужны никакие размышления и психологические изыски, все упирается в технические возможности, и если будет найден тот, кто убил Эмель, его можно будет даже не спрашивать, почему он это сделал.

Важно ведь только то, что это он, и это будет неопровержимо доказано… вон, эпителий под ногтями… сейчас побеждает самый дотошный, самый знающий, владеющий техникой. Айше годами наблюдала, как Кемаль, когда-то просто хороший сыщик, с прекрасной памятью, учился всему новому, этим новым методам, бесконечно что-то читал, рыскал в Интернете, старался не упустить ни одной мелочи, – а она перестала читать детективы.

Когда-то она их так любила, эти загадки человеческой души; ее не интересовали кровавые подробности, она любила процесс поиска, постижения чужих мотивов, она коллекционировала невероятные побуждения и самые хитроумные алиби; она сама написала несколько книг, и их даже издали, и говорили ей, что такое интеллектуальное чтиво… да, конечно, у него есть свой читатель, но в наше время…

Сейчас она писала роман о Мэри Шелли, стараясь сделать это лучше, чем удалось другим литературоведам, ее предшественникам, а обращаться к химии и молекулярной биологии ради детективного сюжета казалось ей унижением. Не то чтобы ей не хватало специальных знаний – их всегда можно где-то поднабраться, тот же Кемаль всегда готов помочь, но разве об этом нужно писать?

Разве детектив – об этом?

Да, идея неминуемого возмездия, конечно, хороша – но Айше почему-то казалось, что те писатели, которые силой своего воображения обливают трупы маслом, чтобы скрыть следы в соответствии с последним словом технической мысли, недалеко ушли от самых настоящих, реальных преступников.

В их книгах уже словно и не было загадки души, борьбы добра и зла – была лишь сложная техническая задачка, которую они радостно решали, нимало не заботясь ни о каких высоких материях. Они смаковали такие детали, что их книги Айше не могла читать за едой или чашкой кофе… да, наверно, мир жесток, настолько жесток, но разве такие романы сделают его менее жестоким?

И она перечитывала старые книги, с опаской перелистывая иногда страницы бестселлеров, которые покупал Кемаль: прочту абзац-другой из середины, и если не затошнит… может быть…

И пусть Кемаль идет на пенсию, и она не станет больше писать детективы, и они будут жить, как все – нормальной, далекой от убийств и насилия жизнью… вот только Эмель – нужно найти убийцу Эмель, хотя бы ради брата и племянника, и больше никаких расследований, никогда!

Ей хотелось что-то предпринимать, чтобы не давать свободы мыслям и чувствам, но надо было просто ждать результатов всех этих ужасных биохимических процедур – сколько дней они займут, страшно подумать! А ведь предстоит еще думать о похоронах – а когда можно будет забрать… она не смогла даже подумать слово «тело» применительно к Эмель, но ведь скоро уже нельзя будет откладывать все это! И вызывать Онура, и говорить ему… о господи!

Она сняла картину с мольберта. Надо ее отдать и не мучиться по поводу красных пятен. А главное – не надо, чтобы Мустафа их видел: если уж ей невмоготу на них смотреть, что говорить о нем?

– Куда ты ее? – удивился Кемаль.

– Пойду отдам. Не могу я на это смотреть… ты, кстати, с Шейдой-то говорил?

– Да нет еще. Ты же сама сказала, что с ней надо наедине, а утром Эрман там возился, стекло вставлял… волоски я у них попросил для экспертизы, а потом уехал. Что это, кстати, на тебя нашло? Никогда вроде ничего не била, даже в стрессе…