Ад - Александра Маринина Страница 51

На этот раз Ворон вернулся не так быстро, Камень успел непросто задремать, но и целый сон посмотреть. Сон был ярким, красочным и оченьрадостным. Они со Змеем и Вороном втроем встречали какой-то праздник, вроде быи Новый год, потому что ель стояла наряженная, вся в игрушках и в переливающихсягирляндах, но при этом светило яркое солнце, было совсем тепло, и рядом сКамнем цвели цикламены. Змей и Ворон помирились, в сущности, по этому снувыходило, что они и не ссорились никогда, и все были веселые и счастливые иобсуждали предстоящую женитьбу Ветра. Жениться он должен был почему-то набелочке, на той самой, с которой так усиленно флиртовал в реальной жизни Ворон.Но Ворон во сне совсем не ревновал, наоборот, радовался и за старого приятеля,и за свою подружку – многодетную мать. В общем, все было здорово!

Проснулся Камень оттого, что Ворон осторожно тюкал егоклювом по макушке.

– Просыпайся, соня, – вполголоса приговаривал он.

– Я не сплю, – хриплым со сна голосом отозвалсяКамень. – Так, задремал немного. Ну, что там, рассказывай.

– Родила! – с гордостью объявил Ворон, словно втом была его несомненная заслуга. – Еще в августе. Мальчика. НазвалаКостиком.

– А отчество? Отчество-то у него какое? Ты всвидетельство о рождении заглянул?

– Сергеевич он. Как Станиславский.

– Как кто?

– Константин Сергеевич Станиславский. Был там у нихтакой театральный деятель, жутко знаменитый, у него даже какая-то своя особаясистема была, так и называлась: система Станиславского.

– А кто ж такой этот Сергей? Ты его видел?

– Нет. Рядом с Лариской никакого Сергея нет, я хорошопосмотрел. Какой-то случайный партнер, наверное.

– Плохо, – расстроился Камень. – Значит, заотца ребенка она замуж не выйдет. Жалко.

– Да чего ты жалеешь-то ее? Может, он охламонкакой-нибудь или вообще бандит, мы же не знаем. Может, без него-то ей и лучшебудет.

– Может быть, – согласился Камень. – Но однойей в любом случае лучше не будет. Как она с ребенком управится? Бабки нет,помочь некому, отец сам как второй ребенок, за ним глаз да глаз нужен.

– А Люба на что?

– Ну ты вообще! – задохнулся от возмущенияКамень. – Мало Любе мучений со своими и чужими детьми, мало она наЛарисину семью сил потратила, так она еще и ребенком ее должна заниматься? Тычто выдумал?

– Ничего я не выдумал, – оскорбленно отозвалсяВорон. – Что есть, то и говорю. Моя Любочка не может бросить соседку напроизвол судьбы, она же помнит, как они с Родиславом перед девочкой виноваты иперед ее отцом тоже виноваты. Твой Родислав, – Ворон сделал упор на слове«твой», – конечно, морщится, маленький пищащий и какающий комочек емусовсем не нравится, но куда ж деваться. А Люба помогает вовсю.

– Черт знает что! Неужели у Ларисы совести не хватаетоставить соседей в покое? Вроде взрослый человек, сама должна все понимать.Должен же быть какой-то предел.

– Вот и видно, что ты в людях ничего не понимаешь, а вженщинах – особенно. Тем более в матерях. Какая совесть может быть, какойпредел, когда есть ребенок, в котором сосредоточено все счастье, вся жизнь,весь ее смысл? Женщина, защищающая своего малыша, не знает ни совести, нипределов, заруби это на своем каменном носу. Если ребенок ночью просыпается иистошно плачет, Ларисе начинает казаться, что у него что-то болит, что онзаболел страшной неизлечимой болезнью, что он вообще уже умирает, она жутко пугаетсяи начинает звонить Романовым: мол, тетя Люба, я боюсь, можно, я к вам приду?Что Любе отвечать? Что нельзя? Мол, справляйся сама, как умеешь, а нас оставь впокое? Конечно, она разрешает Ларисе прийти, и не просто разрешает – велитнемедленно приходить, сама смотрит ребенка, успокаивает, укачивает. Люба двоихвырастила, у нее опыт, и потом, у нее интуиция, она если чего и не знает, тоточно чувствует. Во всяком случае, она всегда правильно угадывает, от чегомалыш кричит: от боли, от голода, от жажды, от страха или еще от чего.

– А Геннадий как к внуку относится? Радуется, что дедомстал?

– Ну прям! Он вообще, по-моему, не очень понял, что егодочка ребенка родила. Вернее, так: он понял, что Лариска родила, но что этоозначает для него лично – не допер.

– Это в каком же смысле? – прищурился Камень.

– Да в том смысле, что пить-то надо бросать и дочерипомогать сына растить. Это ему в его пьяную голову даже не пришло. Как пил –так и продолжает, и буйствует по-прежнему. Теперь уж Лариска не терпит, какраньше, чуть что – сразу к Романовым бежит. За себя-то она не особо боялась,могла отцу и сдачи дать, а теперь у нее маленький ребеночек на руках, имрисковать она не может. Вот и приходит, когда днем, а когда и среди ночи. Вобщем, только-только у Любы с Родиславом жизнь как-то наладилась, такпожалуйста: новое беспокойство.

– Как же она наладилась, когда с Колей неизвестночто? – возразил Камень.

– Ох ты, господи! – вздохнул Ворон и укоризненнопокачал головой. – Вот как ты есть Камень, так и рассуждения у тебякаменные. Если от тебя кусок отколоть – он обратно прирастет?

– Разумеется, нет.

– А то место, откуда этот кусок откололся, затянется?

– Тоже нет. Это же очевидно.

– Правильно. Потому что ты – Камень. Ты так устроен. Исудишь о людях по себе. А люди устроены по-другому, они живые, понимаешь? Ираны у них затягиваются. Отстриженные волосы отрастают, ногти тоже, шрамысглаживаются. Человек – это подвижная система. Человек может ко всемупривыкнуть. В первый момент ему все кажется очень страшным и болезненным, апотом он привыкает, примиряется и ощущает уже не так остро. А то и вовсе неощущает. Колька уже почти год как сбежал. Сначала, первые несколько месяцев,было ужасно. А потом привыкли. Раз не сообщают из милиции, что нашли труп,значит, жив. И слава богу.

Камень удрученно вздохнул. Нет, никогда ему до конца непонять этих человеков. Уж больно странно они устроены.

– Ты, наверное, устал, отдохнуть хочешь? –осторожно спросил он Ворона.

– Да я в порядке, – бодро откликнулся тот. –Какая такая усталость в мои-то годы? Что я, старая развалина, по-твоему? Я вноябрь девяносто шестого хочу слетать, не возражаешь?

– А что там?

– Ну, там может про Николая Дмитриевича что-нибудьинтересное выплыть. Все-таки переименование праздника – это тебе не кот начхал.

Камень вспомнил, что в девяносто шестом году указомпрезидента праздник годовщины Великой Октябрьской социалистической революциибыл переименован в День примирения и согласия. Пожалуй, Ворон прав,генерал-лейтенант Головин не мог остаться к этому равнодушным.

* * *

Переименование праздника Николай Дмитриевич воспринял какпощечину и долго не мог успокоиться.