Берлинское кольцо - Леонид Николаев Страница 38

– У меня нет другой двери, куда бы я мог постучаться, – объяснил унтерштурмфюрер.

– Да, я помню… – намекнула она на последний визит легионера. – Что ж, кто стучится, тому и открывают. Президент знает уже о вашем несчастье…

– Несчастье?! – удивился унтерштурмфюрер.

– Или я вас неправильно поняла?

– Нет, нет, конечно, это несчастье… И если бы «отец» помог…

– «Отец» добр… – неопределенно ответила Рут. Неопределенно, а он ждал четкого и ясного слова.

Ради него бежал тогда через омытый дождем Берлин, через завалы от только что прошедшей бомбежки, пробивался сквозь цепи заградительных команд – к дому президента, из-за этого слова спешил сейчас по лесной дороге. Оно должно прозвучать. Не могла же эта красивая женщина с чистыми, как небо, глазами обмануть бедного туркестанца. И не просто туркестанца. Близкого человека, такого же близкого, как президент… Или он ничего, ничего не понял в этой фрау!

Она шла рядом и была далекая и непонятная. Шла и молчала, так долго молчала, что он смог услышать несколько раз шум приближающихся и удаляющихся машин на шоссе, крики ворона, деловитые и тревожные, далекий заливистый лай собаки…

– Вы были в комитете? – вдруг спросила «шахиня».

Он вздрогнул.

– Да… Там у меня друг.

– Он тоже пытается помочь вам?

– Что вы! Это простой эсэсман… из Роменского батальона. Сам примет помощь от кого угодно, лишь бы только остаться на Ноенбургерштрассе. Здесь все-таки не фронт…

– Разве легион на линии фронта? – усомнилась Рут.

Он догадался, на что намекает «шахиня» – Туркестанский легион из-за неблагонадежности солдат и офицеров давно отведен от линии соприкосновения с противником. В тылах легионеры несли вспомогательную службу при гарнизонах СС.

– Лес – тот же фронт, – пояснил унтерштурмфюрер, – Если не хуже, – там партизаны…

Пояснение задело Рут, и не смыслом сказанного, а тоном, который избрал для ответа унтерштурмфюрер: он вроде бы возмущался недоверием, проявленным к туркестанцам. И потом, это желание остаться в Берлине, когда идут страшные бои на подступах к Германии. Киев сдан. Немецкие войска отходят от Днепра… Раненые! Сколько раненых ежедневно прибывает в Берлин… Говорят, что еще больше минует его. Эшелон за эшелоном…

– А где спокойнее, – холодно спросила Рут, – на Ноенбургерштрассе или на втором километре Берлинер ринга? В этом безмолвном лесу…

Злой вопрос. Он больно кольнул унтерштурмфюрера. Неужели беловолосая фрау забыла, как он целовал ей ладони! Целовал и, кажется, плакал…

– Вы не хотите мне помочь, госпожа? – с обидой произнес он.

– Я – хочу, но одного моего желания мало…

– Что же еще нужно?

– Желание президента. Он не понимает, почему вы здесь, вернее, зачем…

Унтерштурмфюрер остановился, и так резко, будто ноги его обо что-то споткнулись.

– Госпожа!

Ей тоже пришлось задержать шаг, чтобы не прервать разговор, не удалиться от легионера, который, как показалось «шахине», хочет сейчас именно этого. Она взяла его под руку и попыталась опять повести по лесной тропе.

– Не могу… Не могу сказать вам! – прошептал он, защищаясь.

– Кто же вас просит об этом… Бедный мальчик! Я понимаю, я все понимаю… Идемте же!

Они прошли к полосе буков, уже отдавших осени свой наряд. Листья, недовольно шурша и позванивая, укладывались на тропе после неторопливых, но тяжелых человеческих ног. Листья хотели умереть спокойно.

– Это не моя тайна, – все же попытался что-то объяснить легионер. – Тайна других… Германии, может быть… Пять тысяч марок обещаны тому, кто найдет меня… живого или мертвого…

Рут поняла – быть постоянно на прицеле и ждать выстрела действительно страшно. За пять тысяч марок выстрел обязательно прозвучит. Не зря унтерштурмфюрер бежит с этого злополучного второго километра, бежит в город, на Ноенбургерштрассе. Там спокойнее и безопаснее, там стены, которые защитят от пули. В лесу человек подобен зайцу. След уже взят, и теперь надо ждать только появления охотника. Или охотников. Ей пришла в голову неожиданная мысль, что и она, в сущности, охотник. Не обычный, правда: шкура не интересует Рут, пять тысяч марок – тоже. Нужна тайна. Зачем, пока неизвестно. Жизнь, та, которую вела жена президента, научила ее ценить тайны. Ольшер как-то сказал: «Тайна в наше время – богатство!» Надо полагать, в преддверии катастрофы закон этот не потерял своего значения, напротив, он стал всеобщим. Тайна превращается в золото, а с золотом дороги открыты и в ад и в рай!

– Вам не следует появляться в Берлине, чтобы не быть опознанным, – посоветовала Рут и одновременно высказала свое сокровенное желание оборвать связь унтерштурмфюрера с сотрудниками Туркестанского комитета. Именно оттуда, с Ноенбургерштрассе, грозила опасность легионеру и ей, Рут Хенкель. Там слишком много хищных глаз, способных приметить жертву.

– Берлин не страшен, – отверг опасения «шахини» легионер. – Розыск Исламбека объявлен не для немцев.

– Не для немцев?! – не приняла сразу возражение унтерштурмфюрера Рут. Оно показалось ей абсурдным.

– Не для немцев, – повторил легионер.

«Для кого же?» – хотела спросить она, но тут пытливая мысль сама натолкнула на ответ: «Для тех! Для других…» Знобкий холодок обдал сердце, и оно на мгновение сжалось в предчувствии чего-то поражающе страшного и в то же время радостного. Страх был обычным, а вот радость – незнакомая, повергающая в трепет.

Рут захотелось сейчас же обрушить на своего спутника тысячу вопросов, все разузнать, укрепиться в собственной догадке, но она сдержала себя. Произнесла успокоительное:

– Ну, если не для немцев, тогда можно чувствовать себя в безопасности.

Теперь пришел черед унтерштурмфюрера удивляться:

– Вы так считаете?

– Да. И президенту будет легче вызволить вас отсюда. Хорошо, что вы объяснили мне…

Ничего не значащая фраза выдавалась взамен приобретенной тайны. Пусть не полной, но все же тайны.

– Я могу надеяться?

– Конечно, друг мой… «Отец» не оставит вас…

Он повеселел, этот загнанный в лес и обреченный на постоянный страх туркестанец. Снова поверил в благосклонность и отзывчивость светловолосой фрау и готов был на новые признания. Но они не потребовались. «Шахиня» перестала интересоваться секретами легионера. Глаза ее отрешенно смотрели вдаль, горели каким-то возвышенным пламенем, чуждым всему земному…

Дорожка все петляла и петляла, огибая деревья, выбираясь на поляны и снова уходя в чащу. Иногда она сворачивала к шоссе, как бы желая вывести людей из леса, избавиться от них и отдохнуть, но люди упорно возвращались назад, опять топтали траву и листья. Так, в борьбе покоя и движения, миновал час, а может, и два. День угас, и пришла темнота серой осенней ночи…