Щенки-медвежатники - Виталий Ерёмин Страница 36

Надзиратель с лязгом открыл перед Андреем тяжелую дверь камеры и заученно отцедил:

– Пользоваться тюремным телефоном, а также вступать в почтовую связь с другими камерами запрещено. Лежать запрещено. Сидеть на спине, то есть спать, от подъема до отбоя запрещено. За нарушение – трюм, то есть карцер.

В камере было двое. Один лет двадцати: длинная тонкая шея, узкие покатые плечи. Другому хорошо за сорок: залысины, очки, умные глаза. Они сидели на корточках у противоположных стен напротив друг друга.

– Первый раз? – поинтересовался молодой.

Андрей молча кивнул.

– Первый раз – как в первый класс. Давай знакомиться, – молодой протянул руку. – Крапива. Фамилия такая. А это, – он показал на сокамерника, – Бог.

– Не слушай его. Зови меня Степанычем, – сказал сокамерник.

– На зоне бухгалтера кличут богом, – пояснил Крапива.

Андрей сказал, что его зовут Корень, и огляделся. Под потолком – решка. Маленькое зарешеченное оконце едва пропускало воздух и солнечный свет. В одном углу – параша. В другом – бачок с водой и кружкой на цепи. Ни стола, ни стульев. Вместо кроватей – дощатый настил.

Андрей сел, прислонился к стене. Стена, покрытая бетонной шубой, кололась.

Изолятор находился рядом с пляжем. Были слышны шлепки по мячу и веселые голоса. «Хорошее соседство», – подумал Андрей.

– Пальцы еще не катали?– спросил Крапива.

Андрей молча покачал головой.

– Одного замели или с подельниками?

– Никто меня не заметал.

– Как же здесь оказался?

– Пока не понятно.

– Без ордера арестовали?

Андрей кивнул.

– Значит, маловато улик. Будут выжимать чистуху. Срок – трое суток. Ты по фене-то кумекаешь? – спросил Степаныч.

– Кумекаю, – пробормотал Андрей. – А что, матрацев не дают?

Бухгалтер усмехнулся.

– Я ж говорю, мусорам надо уложиться в трое суток. А дай тебе матрац, ты и месяц будешь в несознанке. Это ж хрен на блюде, а не люди. Психологи. Знают, что у самого твердого жопа мягкая. Тут и рацион соответственный: утром чай, в обед – газета.

– Тебя одного взяли? – поинтересовался Крапива.

– Нет, кенты тоже здесь, – сказал Андрей.

– Это плохо, – изрек Крапива. – За групповое дело больше дают.

– И дружбе конец, – вставил Степаныч. – Кто-нибудь обязательно расколется. Друг – от слова другой, соображаешь?

– У нас никто не расколется, – вырвалось у Андрея.

– Тогда вас и сажать нет смысла. Если люди способны быть настоящими друзьями, значит, они не настоящие преступники. А если они не настоящие преступники, зачем держать их в тюрьме?

– Степаныч, ты как что-нибудь скажешь, я потом полдня думаю, – заметил Крапива. – Одно не пойму. Если ты такой умный, какого хрена снова загремел?

– По соблазну.

– Небось держал в руках пачки бабок и думал: ну почему они не мои?

– Вроде того.

– У тебя небось кассир подельник?

– Я был кассир и бухгалтер в одном лице. Нет у меня подельников и не будет. Не верю никому.

– И сколько тебе париться?

– Если не поставят к стенке, лет пятнадцать припаяют. И на – полосатый режим.

Крапива схватился за голову.

– Ексель-моксель! Мне пятерик светит, и то страшно.

Он подошел к оконцу, прислушался к звукам воли.

– Говорят, такую решку какая-то баба придумала, – сказал бухгалтер. – Им ведь мало посадить. Им надо, чтоб тут мучились.

– Степаныч, почему здесь с ходу начинаешь о бабах думать? – спросил Крапива.

– Чего лишен, то и в голове стоит.

Крапива загоготал.

– У кого в голове, а у кого еще кой-где.

Раздался металлический лязг, дверь камеры открылась.

– Корнев, на выход!

Андрея сфотографировали с дощечкой на груди, намазали пальцы мастикой, откатали и снова водворили в камеру. Надзиратель прильнул к глазку.

– Тебе малява пришла. – Крапива протянул Андрею свернутый в трубочку клочок бумаги. Тот не понял.

– Как пришла?

– На коне, по тюремной почте.

Андрей прочел: «Андрей, Генка уже во всем признался, что делать? Мишка». Мелькнуло: «Писец! Это – срок!»

Андрей скомкал записку и тут же развернул. Стоп! Тут что-то не так. Прочел еще раз. Ага, понятно. Если бы Мишка писал свободно, не под контролем, он бы назвал его, Андрея, – Андрюхой, Генку – Генычем и подписался бы «Мишаня».

– Будешь отвечать? – спросил Крапива.

– А можно?

– Чего ж нельзя? Пиши.

– А чем? На чем?

Крапива протянул огрызок карандаша и клочок бумаги.

Надзиратель не отрывался от глазка. Бухгалтер сидел, прикрыв глаза, дремал.

Андрей нацарапал: «Нам не в чем признаваться», сложил записку и протянул Крапиве.

Степаныч открыл глаза и сказал Андрею:

– А теперь зажуй и выплюнь.

– Ты чего, Степаныч? – криво усмехнулся Крапива.

– Отстань от пацана, видишь, он в несознанке, – сказал бухгалтер.

– Ты чего, Степаныч? – обиделся Крапива. – Корню малява пришла, я принял. Он отпишет, я обратно передам.

Дверь камеры открылась внезапно, без лязга ключа в замочной скважине. Надзиратель шагнул к Андрею.