Страшный зверь - Фридрих Незнанский Страница 24

Когда обнаружили материалы в тайничке, и Александр стал их бегло перелистывать, он вдруг почувствовал на себе непонятное давление. Почти физическое, хотя стоял один, а Валя находилась в стороне, возле приоткрытой двери гаража, что называется, «на стреме», чтобы предупредить вовремя, если рядом появятся посторонние. Ведь не исключено, что за ними следили. Правда, посторонних «глаз» Турецкий, выходя из дома, не обнаружил и не почувствовал интуитивно, что следят. Обычно интуиция помогала ему, а здесь пока вроде бы не было «беспокоящих глаз». Но, стоя в гараже, вдруг ощутил это «давление». Быстро поднял глаза от бумаг и встретил устремленный на него, напряженный Валин взгляд. Она смотрела как-то странно отрешенно, но так призывно, что ему стало неловко. Он сдержанно кашлянул и сказал:

— Валюша, я думаю, все это надо сейчас перенести к вам домой, я еще раз прогляжу все его записи внимательно, а потом уйду и унесу их с собой. Надо будет продумать только, где их снова спрятать. Здесь их хранить больше нельзя. Тем более что мы с тобой говорили об этом гараже в присутствии прокурорского водителя, а кто он, мы с тобой не знаем.

— Можно спрятать в доме, — напряженным голосом сказала она.

— Нет, категорически! Здесь «эти» уже постарались. Явятся и туда. Причем обязательно, их ничто не остановит. В этих документах Гера, мне кажется, заложил настоящую бомбу. И если она рванет, то крепко заденет и всех вас. А надо сделать так, чтобы там, у «этих», узнали, что документы найдены, но перепрятаны лично мной, и вы с мамой даже не догадываетесь, где. Тогда вы «им» не будете нужны, хотя в принципе вы с матерью — отличная приманка для того, чтобы начать шантажировать меня.

— Зачем все это? Давай, я их суну к себе за пазуху, кто полезет?.. Кроме тебя? — Валя со скромной ухмылкой опустила глаза, потупилась.

— И что, так постоянно носить будешь? Неумно… Ну, разве что сейчас, до квартиры, где я, так уж и быть, и… это… — он хмыкнул, пытаясь разрядить напряжение, которое почему-то не спадало, не рассеивалось.

Валя молча подошла к двери, накинула внутренний крючок на петлю в дверном косяке и вернулась к нему, с готовностью распахивая свою дубленку на груди. Турецкий с улыбкой протянул ей бумажную стопу, еще не зная, куда и как она намерена ее спрятать, но женщина ладонью отстранила бумаги, и вдруг с силой прижалась к Александру, обхватив его обеими руками. Ее нос оказался на уровне его горла, и Турецкий почувствовал, как ее горячие губы словно впечатались, впились в его шею. Валя придушенно застонала и начала исступленно целовать его, дрожа, как от сильного озноба.

— Я больше не могу… не могу больше, Саша… Сашенька…

«Клин — клином!», — мелькнуло у него в голове. И он, не выпуская из руки бумаг, тоже обхватил ее и прижал к себе с такой бурной страстью, что она смогла лишь выдохнуть со стоном: «А-а-ах…». И вот тут уж он сам начал ее целовать с аналогичной исступленностью. Свободной рукой подхватил ее голову у подбородка и немного грубовато, демонстрируя совсем уже пылкую, неуемную свою страсть, запрокинул ее. Он жадно, с придыханием, целовал в губы, в глаза, в подбородок, в щеки, под скулами — с одной и с другой стороны, тяжко дышал ей в уши и повторял, словно в забытьи, и испытывая при этом нешуточное наслаждение, словно умело «входил в роль»:

— Потерпи… потерпи… милая, хорошая, славная, замечательная… потерпи, нельзя же здесь, мы с тобой с ума сошли… я тоже не могу, я сейчас сорвусь… Господи, помоги!.. — И снова: — Потерпи, потерпи… — как бесконечное заклинание.

И, наконец, почувствовал, что ее объятия ослабевают. Она тоже шумно задышала, а он все не давал ей возможности опустить голову и бессчетно целовал под подбородком, у шеи. Она задохнулась и совсем ослабла. И тогда он бережно разжал свои руки и, подхватив ее под мышками, осторожно посадил на пустой ящик. Опустился на корточки перед ней, положил бумаги на бетонный пол и уже двумя ладонями сжал ее щеки. Приблизил лицо к лицу почти вплотную, так, как это может себе позволить сделать только безумно влюбленный человек, не видящий уже четких границ для изъявления своих бурных чувств:

— Ну, что ты, Валюшенька, милая, хорошая, потерпи еще немного. Я тебя понимаю, и сам едва сдерживаюсь, но потерпи… так надо… Ты — прекрасная, замечательная, нежная, страстная, горячая, чудная, сумасшедшая… красавица моя… — продолжал с торопливым придыханием заклинать он, и чувствовал, что у него, кажется, получалось. Валя буквально таяла в его сильных руках.

Наконец, отпустил ее щеки, ласково погладил обеими ладонями, и она закивала, глядя на него мокрыми, виноватыми глазами.

— Прости, — сказала шепотом, — я действительно чуть с ума не сошла… Это невозможно больше терпеть… Я понимаю… Да, в самом деле, — она оглянулась и с горькой усмешкой, совсем «трезвым» голосом выдохнула: — Сумасшедшая… не здесь же, конечно…

— Вот и умница, — с ласковой улыбкой сказал он и, потянувшись к ней, нежно поцеловал губы, она же лишь чуть заметно шевельнула ими. «Кажется, удалось», — решил он, пряча свои глаза, чтобы она не увидела, о чем он подумал. Как там у чекистов? «Они не должны знать, что мы знаем о том, что они знают…» Вот-вот, о том самом…

Турецкий поднял с пола бумаги и сунул их себе за пазуху, — на всякий случай. Потом поднялся и помог подняться Вале. Она быстро пришла в себя, даже спокойно навесила в петли большой замок и закрыла его. Турецкий снова внимательно огляделся, подхватил Валю, и они быстрыми шагами прошли к подъезду. Там тоже никого не было. Ну, как говорится, дай бог!

Дома Александр Борисович устроился на кухне, у окна, выходившего во двор, чтобы увидеть, если кто-нибудь появится и станет совершать «шпионские» пассы. Света он не зажигал, чтобы не привлекать к квартире постороннего внимания. «Они» ж знают, на каком этаже…

Валя ушла в дальнюю комнату и прилегла на кровать. Ксения Александровна перешла к ней, и они там о чем-то негромко разговаривали, Турецкий не прислушивался. Он хотел как можно быстрее пролистать материалы, понять, что в них главное, придумать место для своего «схрона» и смыться отсюда раньше, чем мать выйдет из комнаты дочери. Уж если Валя решилась признаться ему, да так страстно, то от своей цели она не отступит. В конце концов, будь, что будет, — долой ханжество! — но только не сейчас, не теперь… Это сильно осложнило бы работу, — нашел он оправдание для себя.

А Валю-то он отлично понимал. Вот тут в первый раз и вспомнил об Альке, которая могла бы выручить в данной ситуации, но после этого наверняка создала бы уже свою собственную, уже куда более опасную. А, кроме того, за таким неохраняемым объектом, как ни наблюдай, все равно не уследишь. Другими словами, или уголовным делом заниматься, или… в принципе, понятно, чем.

Мелькнула-таки идея. Турецкий быстренько «обмозговал» ее и решил, что пора «отчаливать» в свою гостиницу, а по дороге… Он прислушался, отодвинул бумаги и вышел из кухни в коридор. Говорили явно о нем.

— Мама, ты ничего не понимаешь, — страдальческим тоном негромко повторяла Валя, а ей в ответ бубнила Ксения Александровна:

— Ну, дочка, как ты сама не понимаешь, у тебя же ничего не получится, кроме очередных огорчений… Надо же сперва хорошо подумать, прежде чем предпринимать какие-то шаги. Папа на твоем месте…