Проклятие Гоголя - Николай Спасский Страница 20

Евгения пошарила взглядом кругом себя. Вытащила из сумки тонкие серебряные очки, устроила их на носу и стала в глазах Марианны вовсе похожа на типичную профессорскую дочку.

– Вот: «Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы отдаленными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои, – ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его. Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: „Добре, сынку, добре!“ Однако с особым сладострастием Гоголь издевается над своими героинями. Читаю: „И выполнил бы Тарас Бульба свою клятву, не поглядел бы на ее красоту, вытащил бы ее за густую пышную косу, поволок бы ее за собой по всему полю между своих казаков и сбились бы о землю, окровавившись и покрывшись пылью ее чудные груди и плечи, блеском равные нетающим снегам, покрывающим горные вершины. Разнес бы по частям он ее пышное, прекрасное тело“. Как говорят американцы, здесь уже патология.

Марианна не выдержала:

– Ну, это проснулась дочка психоаналитика.

– Не психоаналитика, а психиатра, – неожиданно жестко отрезала Евгения и вызывающе посмотрела на свою подругу.

Марианна поняла, что в этот вечер ее лучше не трогать.

– Нет, я серьезно. Вот другой пример, без жестокостей, но тоже из «Тараса Бульбы». Андрий встречается с паночкой: «Полный не на земле вкушаемых чувств, Андрий поцеловал в сии благовонные уста, прильнувшие к щеке его, и не безответны были благовонные уста. Они отозвались тем же, и в сем обоюднослиянном поцелуе ощутилось то, что один только раз в жизни дается чувствовать человеку». Если перевести с возвышенного гоголевского языка на нормальную повседневную речь, получается, что Андрий целует паночку в губы, но она каким-то непостижимым образом целует его в щеку. Забавный ляп. Так мог написать только мужчина, ни разу в жизни нормально не целовавший женщину.

Евгения вызывающе глянула на Марианну.

– И еще об одном. О сексуальной символике Гоголя. Все эти самые невинные гуси, гусаки, кошки, свиньи всегда имеют сексуальный подтекст.

Марианне страшно захотелось улыбнуться или задать вопрос, но она удержалась. То ли он уловил ее настроение, то ли самого разбирал смех, но Гремин пришел ей на выручку.

– Извини, Женя, что перебиваю, – он назвал ее «Женей», по-французски звучало очень симпатично. – Не совсем соображу. Можешь пояснить?

Евгения минуту собиралась с мыслями, а Гремин почесывал Цезаря за ушами.

– Ну хорошо, чтобы долго не мучаться. Вот «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Иван Иванович предлагает соседу обменять ружье, которым тот никогда не пользовался, на свинью и на два мешка овса. Ружье, вне всякого сомнения, символ мужской сексуальности. Мужественный и сексуально активный Иван Иванович предлагает грузному и неказистому, находящемуся под каблуком у Агафьи Федосеевны Ивану Никифоровичу отдать ружье, потому что этот фаллический символ тому просто ни к чему. Это особенно обижает Ивана Никифоровича, и он, желая в свою очередь оскорбить Иван Ивановича, называет его «гусаком». А гусак – тоже явный фаллический символ. Таким образом, Иван Никифорович возвращает Иван Иванычу оскорбление той же монетой.

Евгения перевела взгляд с Гремина на Марианну.

– Ну разве не так? Не согласны? Ответил Гремин:

– Ну, насчет интерпретации ружей и гусаков я бы ручаться не стал. Я в Университете изучал философию и никогда психоанализом не увлекался. У нас в Сорбонне все было поконсервативней. Но в главном, я считаю, мы все согласны. У Гоголя, безусловно, было какое-то сексуальное расстройство, наложившее отпечаток и на всю его жизнь, и на его творчество. Вопрос в другом: помимо символов, разбросанных по его произведениям, какие-то свидетельства все-таки должны же остаться!

Тишина и кромешная темнота. Марианна сильно устала от разговора и ей больше всего хотелось, чтобы Евгения побыстрее ушла, и они с Греминым остались вдвоем. Но Евгения снова вмешалась, неожиданно робко:

– Не знаю, может быть, это окажется пустышкой… В худшем случае мы потеряем один вечер. Не больше того.

– Ты о чем?

– Недавно я подружилась с группой аспирантов моего отца. Своеобразные ребята. Они помладше меня. Никто из них не воевал. Война для них осталась в памяти месяцами немецкой оккупации, дискомфортом, дефицитом продуктов, мыла, еще там чего-то. И сейчас у них безудержная страсть к жизни. Им хочется испробовать все, что испробовали их отцы, деды.

Чаще они коммунисты или социалисты, каждый по-своему. Для них нет авторитетов. Они как правило из небедных семей, а кое-кто из высшей знати… Они создали приличный любительский театр. Организуют совместные поездки, экскурсии. Ездили тут в Вену по местам, связанным с Фрейдом. Последнее их увлечение – психические заболевания на половой почве у великих людей. Каждому члену группы дается поручение, он собирает материал. Потом на базе этого материала пишут сценарий. Они поставили спектакли по жизни Бодлера, Малера и еще кого-то – не помню. Про Бодлера я видела, сделано недурно.

– К чему ты это все рассказываешь?

– А вот к чему. Они сейчас готовят спектакль о Гоголе.

– О Гоголе? Ты серьезно?

– По-моему, они его еще не поставили. Меня бы пригласили. Только должна предупредить вас, там весьма специфическая обстановка. Молодежная.

Гремин неожиданно откликнулся:

– Да, давайте посмотрим. Нас же там не съедят. А что обстановка – мы еще не старики.

Марианну эта идея не привлекала совершенно, но возражать было неудобно.

Евгения заметно повеселела.

– Хорошо. По-моему, они встречаются по пятницам.

– А где? – спросила Марианна.

– Обычно у кого-то дома. В тот раз, когда я была, ставили во дворце Одескальки.

– Фантастика! Прямой потомок князей Одескальки изучает психоанализ. Но это так, к слову.

– О'кей, я все узнаю и позвоню.