Проклятие Гоголя - Николай Спасский Страница 21

Греминым, она стиснула зубы до боли, чтобы не застонать. «Если тебя не убьет эта тварь, тебя убью я…». Евгения успела вообразить себе, как втыкает нож в спину Гремину и проворачивает, но вовремя взяла себя в руки. Гремин уже открывал дверь машины, чтобы усадить Марианну. Через минуту они расселись. Евгению прорвало.

– У меня большие сомнения, что Гоголь был гомосексуалистом. Просто не вяжется. Это было бы зафиксировано и в мемуарах, и в научной литературе. В тогдашней России в свете гомосексуализм в мужской среде не считался чем-то особо предосудительным. В отличие от Америки. Министр просвещения Уваров был гомосексуалистом, о чем прекрасно знали все, включая императора. Да что там! А Чайковский! Алексей Апухтин, довольно известный поэт. Был еще такой писатель – Владимир Мещерский. Князь Корсаков – вице-президент императорской Академии наук, кстати, любовник Уварова. Думаю, для общей картинки нам будет небесполезно посмотреть спектакль. Во всяком случае, за одно я ручаюсь – цитаты будут воспроизведены дословно. Ребята, при их вольностях, очень скрупулезны.

Марианна отреагировала с легким раздражением:

– Не волнуйся, Евгения! В нашей ситуации, – Евгения приняла к сведению, что Марианна не отделяет себя от Гремина, – у нас особого выбора нет. Мы взрослые люди. А потом, я надеюсь, – ничего запредельного там не будет. Ты же нас не на оргию ведешь?

Евгения замялась. Марианна уставилась на нее. Та затруднялась с ответом.

– Ну, в общем, там будет специфическая обстановка. Я бы не исключала ничего.

Вмешался Гремин:

– Да господи! Всегда же можно уйти! Какие проблемы! Для меня сейчас важна любая зацепка.

Они приехали чуть раньше. Чтобы познакомиться. Евгения не без труда уговорила хозяина разрешить привести двух друзей. Они, мол, всерьез интересуются жизнью и творчеством Гоголя. Хозяин согласился с условием, что они приедут заранее. Остальные гости – постоянные члены кружка – собирались попозже и анонимно. Как обычно, приезжали в масках.

Евгения уже бывала у князя Боргезе, и каждый раз испытывала потрясение. У князя была немаленькая, одноэтажная вилла по старой Аппиевой дороге следующая калитка за мавзолеем Цецилии Метеллы. К вилле примыкал участок земли, ничем не занятый, как бы обнимавший с задней стороны мавзолей. Поскольку и прилегающие участки были не застроены, свободны от деревьев, открывался шикарный вид, изумительный, завораживающий. Особенно на закате… Приедь они получасом раньше, застали бы закат во всей его красе. Сейчас же на горизонте виднелся лишь кусочек апельсинового солнца. Над землей царило предчувствие сумерек. Все покрывала благоговейная тишина.

Но главная прелесть виллы заключалась не в ее местоположении и не в этом ни с чем не сравнимым ощущением тишины и одиночества в двух шагах от Рима посреди убегавшей вдаль равнины. Не в очаровательной вилле эпохи либерти, заполненной предметами раскопок, чаще нелегальных и нигде не зарегистрированных. И не в старинном фиговом саду. Вилла славилась среди знатоков римской старины своими каменоломнями. Именно каменоломнями – не катакомбами. Там никого никогда не хоронили. Под участком на сотни метров в разные стороны расходились просторные подземные галереи. Они залегали не глубоко, но сохранились в идеальном состоянии. Когда-то, во времена Римской империи, здесь добывали известняк. Потом о каменоломнях забыли. И это спасло их. Сегодняшнее представление давали в одной из просторных штолен.

На кухне их встретил хозяин дома – князь Боргезе. Молодой человек лет тридцати пяти, то есть явно не студенческого возраста, но еще продолжавший чему-то учиться. Порочность и пресыщенность причудливым образом сочеталась в нем с воинствующим любопытством до жизни. Несмотря на горы потребленных наркотиков и реки выпитого вина, у него сохранилась прекрасная голова. Евгения не раз слышала, как ее отец сожалел: «Если бы князь, при всех своих пороках, посерьезнее занялся наукой, не важно какой, он бы достиг невероятных результатов. У него настоящий талант исследователя».

Евгения представила Гремина. Марианна и князь были знакомы. Евгения несколько опасалась, как эта тусовка воспримет нового гостя. Кроме князя на кухне пили вино и жарили вырезку его постоянная приятельница – высокая крупная девушка с роскошной копной каштановых волос, чувственными губами и огромными рубиновыми серьгами и двое особо приближенных друзей. По совместительству сценарист и режиссер-постановщик. Все пока без масок. Однако тревоги оказались напрасными. Евгения в очередной раз убедилась, как легко Гремин, при всей своей кажущейся застенчивости, завоевывал расположение самых разных людей.

Ему для этого не нужно было особенно стараться. Когда требовалось, Гремин мог быть классическим представителем французской золотой молодежи, выросшей между богемой и высшим светом. В другой ситуации представал интеллектуалом, способным часами анализировать Пруста. А при необходимости оказывался бывшим партизаном, которому смерть не однажды дышала в лицо. Без видимого усилия он мог предстать и коммунистом, и глубоко верующим прихожанином, и человеком белой эмиграции, и сыном своих родителей, тайных агентов Коминтерна. Во всех ипостасях Гремин чувствовал себя естественно. Наверное, потому, пыталась разгадать его Евгения, что он не насиловал себя. Он был самим собой. И белогвардейцем, и интеллектуалом, и партизаном, и православным, и коммунистом.

Вот и сейчас Евгения с удивлением обнаружила, что, выходя из машины, Гремин успел незаметно ослабить галстук, взъерошил волосы, принял должное выражение лица и предстал перед Боргезе почти своим. Более того, перед французским произношением гостя князь чуть стушевался. Выяснилось, что у них куча общих знакомых, что Гремин в Париже отсмотрел чуть ли не все экспериментальные постановки последних лет и бывал дома у Сартра.

Около полдевятого, когда они уже успели выпить по паре бокалов и слегка перекусить вырезкой, слуга доложил о первых гостях. Все переместились на веранду, надев маски, предусмотрительно заготовленные хозяином. Черные, бархатные, маски оставляли открытой нижнюю часть лица, рот не стесняли, но, как отметила Евгения, вглядываясь в лица своих приятелей, угадать, кто есть кто, было трудно.

Гости приезжали в масках, парами и поодиночке. Никто никого не приветствовал. Ограничивались кивками. Мужчины – пожатиями рук. Центром притяжения стал обильный стол в центре веранды. Добрую его половину занимали открытые бутылки вина. «Наверное, несколько дюжин», – прикинула Евгения. Белое, «Орвьето» и «Фраскати». На блюдах лежали куски крупно поломанного пармезана и тонко нарезанной ветчины. Гости, догадываясь, что других угощений не предвидится, без стеснения, со вкусом отдавали должное и тому и другому. На свежем воздухе, в едва наступивших сумерках, под легкую прохладу безыскусная закуска поедалась с неподдельным аппетитом. Особенно с вином. Пили все. И помногу.

В девять прозвонил колокол. Появились двое слуг с факелами, тоже в масках. Хозяин, единственный, кого можно было узнать по жестам гостеприимства, стал приглашать к выходу. Гости неохотно отрывались от стола, прихватывая бутылки вина. Одну бутылку прихватил Гремин. Евгения на всякий случай последовала его примеру.