Проклятие Гоголя - Николай Спасский Страница 19

Сообразив, что вино кончилось, Марианна жестом остановила Гремина, принесла из кухни еще бутылку и тарелку с овечьим сыром. Провела рукой по волосам своего возлюбленного. Тот, как кот, довольно сощурился.

– Или другой штрих. Неоднократные неожиданные отъезды Гоголя, напоминавшие бегство. Словно он убегал от чего-то. Начиная с самого известного случая. Когда в 1829 году Гоголь взял деньги, присланные ему матерью для уплаты по закладной, и молча уехал в Любек. Бедняжка заподозрила, что ее юное дитя подцепило сифилис… Парадокс, но атмосфера таинственности сопровождала Гоголя и после смерти. Миф, будто его похоронили живым. В российских писательских кругах бродит несколько версий. Якобы, когда могилу Гоголя вскрыли, в тысяча девятьсот каком-то году, обнаружили скелет то ли лежащим лицом вниз, то ли на боку, то ли на четвереньках. Правда, какого-либо подтверждения здесь не существует. И последнее. Мы в Риме, поэтому для полноты картины следует сказать о в высшей степени странном отношении Гоголя к Риму. Оно разворачивается на 180 градусов. Гоголь начинает с восторженной влюбленности в Рим и завершает полным неприятием города, граничащим с ненавистью. Гоголь потом не мог останавливаться в Риме больше чем на сутки. Даже когда по состоянию здоровья ему требовалось задержаться в Италии, он предпочитал поселиться в Неаполе – крайне неудобном для иностранцев. Приведу цитаты из его писем. – Гремин порылся в своей папке немного дольше. – Летом 1839 года, будучи в Вене и Мариенбаде, Гоголь скучал по Риму: «О, Рим, Рим! Мне кажется – 5 лет я в тебе не был! Кроме Рима нет Рима на свете. Хотел, было, сказать – счастья и радости. Да Рим больше, чем счастье и радость…». И в письме своей бывшей ученице Марии Петровне Балабиной весной 1838 года: «Что за воздух! Кажется, как потянешь носом, то, по крайней мере 700 ангелов влетают в носовые ноздри! Удивительная весна! Гляжу – не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим; но обонянию моему еще слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл. Их нет у нас. Верите, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше – ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были величиною в добрые ведра, чтобы можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны! А вот Жуковскому в 1846 году: „Во все время прежнего пребывания моего в Риме никогда не тянуло меня в Неаполь; в Рим же я приезжал всякий раз как бы на родину свою. Но теперь во время проезда моего через Рим уже ничто в нем меня не заняло, ни даже замечательное явление всеобщего народного восторга от нынешнего истинно достойного папы. Я проехал его так, как проезжал дорожную станцию; обоняние мое не почувствовало даже того сладкого воздуха, которым я так приятно был встречаем всякий раз на моем въезде в него; напротив, нервы мои услышали прикосновения холода и сырости“.

Гремина прервало громкое «мяу». Это заявлял о себе черный кот Марианны – Цезарь. Как и хозяйка, Цезарь был существом своенравным и взбалмошным и не переносил долго оставаться вне центра внимания. Гремина Цезарь недолюбливал, справедливо усматривая в нем опасного соперника. Однако знаки внимания принимал. Так и сейчас. Когда молодой человек взял его на колени, кот поурчал и устроился поудобнее. Спокойствие было восстановлено.

– Конечно, Гоголь был тяжело болен, пребывал в постоянной депрессии. Однако с точки зрения здравого смысла столь разительная перемена отношения к городу, который в эти годы фактически не менялся, наводит на определенные размышления. Ничего не хочу сказать, но я бы не исключил, что примерно с 1844 года у Гоголя с Римом были связаны какие-то тяжелые, неприятные воспоминания. Что-то там произошло с ним…

Гремин было замолк, но лишь на несколько мгновений.

– Строго говоря, пока мне не удалось выяснить ничего. Если основываться на информации, которая имеется в моем распоряжении, я не могу достоверно утверждать, что Гоголь был некрофилом. И уж тем более мне неизвестно о каких-то документах на сей счет. С другой стороны, на документы уже ведется охота. Информация у меня доверительная. Вы сами понимаете.

Девушки промолчали.

– Так что мне действительно нужна ваша помощь.

«Если он не найдет документы, его, скорее всего, убьют», – подумала Марианна, и ей тут же стало не по себе. Она до сих пор боялась признаться, насколько оказался вдруг близок и дорог ей этот полушпион, полусвященник, полукоммунист. Чтобы скрыть волнение, она поспешно закурила.

– Ты чего-нибудь добавишь? – спросила Марианна у Евгении.

Ее подруга выглядела как-то странно в этот вечер. Она прилично выпила и заметно раскраснелась, что даже шло к ее обычно бледному, обрамленному черными прямыми волосами лицу. Много курила. То ли разволновалась от встречи с иностранным шпионом, то ли – чем черт не шутит! – она по-прежнему неравнодушна к Гремину?

Евгения сильно закашлялась. В последнее время она часто кашляла. Марианна украдкой взглянула на подругу. «Уж не туберкулез ли у нее – национальная болезнь евреев?»

Евгения справилась с кашлем, перевела дух, жадно отпила вина. И заговорила подчеркнуто ровно и четко. Так обычно артикулируют люди, привыкшие контролировать себя, когда им доводится оказаться слегка навеселе.

– Мне особо нечего добавить. Я ведь тоже не специалист. И никогда особо не занималась Гоголем. В Университете мы ровно год изучали трех великих – Толстого, Достоевского и Чехова, а потом основательно штудировали русскую литературу начала XX века: Блока, Брюсова, Белого, Ахматову. Хотя что-то я, конечно, читала, потому что Гоголь был у нас в программе. Он начинал входить в моду.

Евгения перевела взгляд на Гремина. Невесело улыбнулась. От Марианны это не ускользнуло.

– На мой взгляд, у Гоголя, вне всякого сомнения, было половое извращение. Даже если ничего не знать про его жизнь, это чувствуется в текстах. Ни в одном из его произведений вы не найдете нормальной любовной истории. Везде чувствуется подспудная ненависть к женщинам. Причем обратите внимание, – Евгения впала в обычный назидательный тон, – когда какие-то персонажи Гоголя пытаются вырваться из порочного круга, увлекаются женщиной, влюбляются или подумывают о женитьбе, Гоголь почти всегда их наказывает, причем жестоким образом… Андрий Бульба, влюбившийся в прекрасную польку, застрелен своим отцом. Хома Брут в «Вие» погибает от темных сил. Герой «Записок сумасшедшего» тронулся умом. Поручик Пирогов в «Невском проспекте» подвергается унижению и наказанию плетьми. Его друг художник Пискарев в приступе помешательства перерезает себе горло. Причем на той же странице, где он делает предложение проститутке и получает отказ. Наконец, несчастный Акакий Акакиевич из «Шинели», задумавшийся было о семейном счастье, оказывается жертвой бандитов и умирает в горячке. Плюс ко всему описания жестокости. В первой половине XIX века жестокость еще не была законом жанра. И потом жестокость жестокости рознь. Все эти бесконечные трупы, сцены смерти. В «Тарасе Бульбе» Гоголь сжигает, во всех подробностях и красках, героя на костре. Старший сын Тараса Остап умирает в страшных пытках на глазах у отца. Этот пассаж стоит воспроизвести…