Отомстить и умереть - Сергей Бортников Страница 19

— Ну, тогда я не завидую тому, кто станет на его пути!

* * *

— Значит, Анютка открыла глаза? — то ли спросил, то ли просто констатировал вслух Василий, спускаясь вниз по больничной лестнице.

— Более того… Она как бы на мгновенье пришла в себя, что-то несвязно пробормотала — и снова отключилась, — подтвердил Иван, неспешно плетущийся сзади.

— С этого момента — пожалуйста, подробней! — попросил старший брат.

— Аня стала звать тебя: «Папа, папа»… Я подошел, сжал ее руку и прошептал: «Не волнуйся, милая… Мы здесь».

— А она?

— Выдала тираду из нескольких предложений, смысл которой я так и не смог разобрать…

— Давай попробуем сделать это вместе…

— Сначала закричала: «Как дедушка?»

— Бред какой-то…

— Вот и я о том же…

— Помнить нашего батю Аня не можем, его нет уже четверть века. Иркин отец умер в позапрошлом году, но они почти не общались…

— Может, у нее была клиническая смерть? И они встречались там, — на небесах? — неуклюже предположил Иван.

— Ты сам хоть понимаешь, что несешь? — Василий покрутил пальцем у виска.

— А че? Я, например, верю в загробную жизнь!

— Имеешь основания?

— Мамка ко мне не раз приходила… После смерти… Однажды даже отвела беду…

— Каким образом?

— В начале прошлой зимы мы всем отделением собрались на рыбалку. Руководство поддержало инициативу и выделило уазик. А я дежурил накануне, устал чертовски, поэтому навел будильник на пять утра и завалился спать сразу после ужина. Как вдруг вижу, то ли во сне, то ли наяву — мать сверху грозит мне пальцем, мол, не вздумай ехать…

— Ну, да… Она всегда была противницей горячих мужских развлечений: охоты, рыбалки… Не раз говорила мне: лучше останься дома, налепим пельменей, попьем хлебного кваску…

— Я и послушался… А уазик ушел под лед — провалился в огромную прорубь, припорошенную ночным декабрьским снігом. Двое наших остались там до весны — их нашли только в апреле. Впрочем, мы с тобой сильно отошли от основной темы…

— Увлеклись…

— Еще она сказала «Спасите его…»

— Кого?

— Ну, дедушку, наверное… Может там, — Иван ткнул пальцем куда-то ввысь (наверное, хотел в небеса, а попал в свежевыбеленный потолок лестничной клетки), — все же есть жизнь?

— Не знаю, оттуда еще никто не возвращался, — пожал плечами Василий.

— Анекдот рассказать? Философский.

— Как всегда — в тему?

— Точно.

— Валяй.

— Разговаривают в утробе матери два эмбриона. Один говорит: «Как ты думаешь, там, снаружи, есть жизнь?» А второй отвечает: «Не знаю, оттуда еще никто не возвращался!»

— В этом что-то есть, — пробормотал Василий, толкая дверь, ведущую на улицу.

* * *

Рок-концерт в «шкоде» не прекращался ни на миг. Только теперь из салона легковушки доносились менее тяжелые звуки «Джулэй монинг» — некогда самой популярной композиции легендарных «Юрай хип».

Максимов откровенно кайфовал за рулем, отбивая такт ногами и неистово подпевая Дэвиду Байрону. Казалось, даже появление братьев не вернет его на грешную землю. Однако Василий не собирался ждать.

— Поехали! — усевшись рядом, он похлопал водителя по плечу.

— Куда? План на сегодня уже выполнен! — несмело возразил тот, заводя машину.

— Для начала отвезем Ваню в кабак, а потом посмотрим…

— Это твой брат?

— Да. Кстати, познакомьтесь…

— Сергей.

— Иван. Очень приятно…

— Взаимно… Надеюсь, на ночь вы меня отпустите?

— Смотря как карты лягут.

— У меня жена, дети…

— Эту школу прошли все. Помоги следствию — и убирайся на все четыре.

— С удовольствием. Но как?

— У тебя есть знакомые среди евреев?

— Надо подумать… А зачем?

— Хочу сделать обрезание!

— Так не пойдет. Или стопроцентное доверие, или я выйду из игры…

— Ладно… Не кипятись. Мне нужна консультация в одном щекотливом деле…

— Бабка завещала нам медальон, на аверсе которого что-то написано на иврите, — пришел на выручку брату Иван, привычно разместившийся на заднем сиденье. — Может, мы наследники какого-то знатного иудейского рода…

— Ты себя в зеркале видел, пельмень уральский?.. Вспомнил! — капитан подпрыгнул от радости так, что ударился головой в полоток. — Валера Кравец — мой одноклассник, теперь какая-то шишка в еврейском обществе. Кстати, это совсем недалеко. В самом центре, за мостом. Слева — синагога, справа — общество, — он отпустил наконец педаль газа, и заскучавший автомобиль рванул вперед, лихо маневрируя в сплошном потоке транспортных средств.

— Меня не забудь высадить, ирод! — взмолился младший Егоршин. — О! Пивной бар «Рондо». Не знаю, куда вам, а мне — сюда!

* * *

Довоенное здание выглядело вполне прилично и современно. Особенно впечатлял его желто-коричневый фасад, отделанный декоративной штукатуркой а-ля «короед». Отчего эта технология получила столь загадочное название, Егоршин точно не знал. Может, из-за того, что теперь стены дома очень напоминали погрызенное жуком-короедом дерево.

В вестибюле сидел дежурный — худощавый мужчина пенсионного возраста в кипе. На жаргоне головной убор такого типа называли достаточно неприлично. Вспомнив об этом, Василий широко улыбнулся.

— Чему радуетесь, молодой человек? — удивился бдительный вахтер.

— Жизни!

— А… Это правильно. Знаете, что ответил один еврейский мудрец, когда его спросили, какой день он считает самым счастливым в своей жизни?

— Нет, конечно…

— Почему «конечно»?

— Потому что я тупой, как сибирский валенок. Существо с нулевым уровнем интеллекта. Проще говоря — мент.

— На эту тему есть хороший анекдот…

— Не надо! У меня брат — спец по прибауткам.

— Нет, вы послушайте… Учительница в школе спрашивает: «Кто знает минимальную меру длины?» Встает Вовочка: «Миллиметр!» — «Правильно. А минимальную мера веса?» — «Миллиграмм». — «Молодец! Теперь — объема». — «Миллилитр». — «А ума?» — «Милиционер!» Правда, здорово?

— Не знаю. Нам, безмозглым, трудно оценить ваш искрометный юмор…

— Не обижайтесь… Как вас звать?

— Василий.

— А по отчеству?

— Давыдович!

— О, так вы еще и наш!