Седая весна - Эльмира Нетесова Страница 45

— Спишь, боров? А что со мной, тебя не чешет?

— Ну ты даешь? Чего мне психовать? Вернулся живой, здоровый! Да и что могло стрястись? Ложись спать! Мне спозаранок на работу! — повернулся Жорка на другой бок.

— Ты даже спросить ни о чем не хочешь? — кольнула обида старика.

— Завтра, — отозвался сын, всхрапнув.

«А ежли б я сдох? Он даже и не знал бы! — дрогнул подбородок от жалости к самому себе. — Ведь вот всю свою жизнь ему отдал, от горестей сберег, учил уму-разуму. И получил, — защипало глаза.

Данил спешно закурил. — Так кого ж я вырастил? Бревно бездушное. Валяется колодой. И все на том. Хотя я в милиции был, в самой камере. А ему наплевать. Может, даже обрадовался б, кабы я издох, — дрогнули плечи человека. — Зачем я на него тянулся? Растил, что цветок, у сердца. А получил крапиву! Да разве это сын? — тряслись руки. Данила выключил свет. Лег в постель, но уснуть не мог. В голову лезли самые мрачные мысли: — Покуда хожу, на своих ногах держусь. А Жорка отворотился! Ежли захвораю, вовсе — воды не даст. Может, с избы выкинет. Чтоб на глазах не мешался. Куда денусь? Ведь во всем свете никого! В дом престарелых сдаст. Сам тут станет барствовать хозяином! Ну, гад! — тер глаза кулаками, сгоняя мокроту. — Утра дождусь. Уж я все выложу в бесстыжие глаза!» — думал Данила, но на рассвете сон сморил, и старик не слышал, как ушел на работу сын.

Дед целый день наводил порядок в доме и во дворе. Подмел, вынес мусор. Протер пыль со столов и окон. Принес воды. И к возвращению сына вскипятил чай. Вчерашняя обида успела остыть. Она, уже не бурлила, не рвала душу. К тому ж, заглянув в сарай, увидел аккуратно сложенные доски, заготовленные для замены полов в доме. Давно говорил о том Жорка, да все не получалось. А тут — повезло. Привез, конечно, по потемкам, чтоб соседи не увидели. Пока разгружал да складывал, устал и время ушло. Оправдывал сына, утешал себя.

Данил предвкушал, как он с Жоркой заменит старые полы на новые. В доме сразу посветлеет. Он выглянул во двор, увидел Жорку, возвращавшегося с работы. Сын шел неспешно, оглядываясь на дом Ульяны. Вот приостановился, заглянул через забор. Там Танюшка играла с котенком. Старик увидел, как Жорка достал из кармана пакетик конфет, отдал дочери. Разговорился с нею. Но тут из дома вышла Фаина, и Жорка мигом отошел от дочери, заторопился домой.

— Конфетами подкармливаешь змееныша? — встретил упреками сына.

— А ты все подглядываешь? Не надоело? Даже за мной! Иль забыл, что я уж не пацан и не позволю на себя наезжать. Если дал конфет своей дочери, что в том плохого? — встал к окну и, не скрываясь, не прячась, смотрел на дом Ули.

— Твоя дочь? А ты уверен? — ехидно гоготнул дед.

— Если ты ее увидишь, все сомненья отпадут. Мой портрет, — сказал с грустью.

— И что с того? Ее мать — сука! — вскипел дед.

— А ты ее ни с кем не застал! Голые предположения всегда бездоказательны.

— Дурак! Ты б хотел, чтоб я ее накрыл?

— Эх, отец! О чем мы спорим? Ты разбил мою семью. Что я получил взамен ее? Сплошные насмешки от соседей и на работе. Фаинка на виду у всех живет. О ней никто худого слова не сказал. Зато нас носят по всем падежам.

— Кто? Скажи! — сверкнул глазами Данил.

— Уймись! И так с головы до ног обосрались всюду. Никто не разговаривает. Плюются, завидев нас. А ведь жизнь идет. Мне уже далеко за тридцать, но без семьи живу. Как импотент. Хотя тоже — живой человек. Хочется уюта и семейного тепла, заботы и добрых слов. Да где там! Ты ж ни с одной не уживешься. Любую сгрызешь и выкинешь.

— Выходит, во всем я виноват?

— А кто? Разве не ты виноват с Файкой?

— Ну, спасибо, сынок! Сам выкинул, а на меня свалил! Иди, ляжь ей под ноги!

— Не примет и не глянет. Поздно. Она остыла ко мне. Сама в беде выстояла, растит дочь. Она меня никогда не назовет отцом. Не за что. А все ты… Не обо мне, о себе ты думал. Боялся лишних хлопот, шума, беспокойства. Не терпишь, чтоб о других заботились, только о тебе. Вот и придумал, как избавиться. Да я дурак, слишком поздно понял, когда исправить что-то стало невозможно, — вздохнул Жорка.

— Отчего ж? Она хочь нынче тебе на шею сиганет. Только помани…

— Просчитался. Сколько раз пытался я заговорить с Фаиной, даже слушать не стала. А в глазах — нет, не злоба, не ненависть, равнодушие. Это значит, что все прошло. И ко мне в ее сердце ничего не осталось. Сплошная пустота. А ведь любила… Первая и последняя. Больше не полюбят. Поздно. Ты даже это у меня отнял.

— Дурак! Я для кого жил? — вспыхнул дед.

— Для себя!

— Тогда ищи где лучше! Коли родной отец хуже дешевки, сучонки!

— Она — мать моего ребенка. И я о ней так не думаю. Если бы они смогли забыть и простить, я сегодня вернул бы их в дом. Обеих!

— А мне куда? — подскочил Данил.

— Смириться бы пришлось!

— Вот так? Покориться?! Вам? Вот вам! — отмерил по локоть и заорал: — Ты опрежь спроси, впущу ли я их в избу?

— Куда б ты делся? В грязи, что тараканы, заросли. Горячее забыли когда ели. Спим, как свиньи, чуть не на соломе. В доме вонь, ни единого чистого полотенца. На людей не похожи! К чему мы копим деньги? Для чего? У них нет будущего. Они гниют под твоей старой сракой! Ты заработанное моими руками от меня прячешь и считаешь всякую копейку, сколько я проел. Не перебрал ли лишку? Ты уже свихнулся от своей жадности и хочешь, чтоб я так же жил! А нужна мне такая жизнь? Ведь ты подсчитал предстоящие расходы на ребенка, и они тебе показались громадными. Именно потому предпочел избавиться от Фаины! Скажи, разве не так? — глянул на деда, того трясло, как в лихорадке:

— Я что, с собой в могилу собрался взять все накопленное? Тебе сбирал. Чтоб опосля меня не нуждался. Нынче работаешь, завтра неведомо, что стрясется. А ты не пропадешь, имеешь заначку, чтоб на черный день хватило, надо уметь копить. Только дураки про то не заботятся!

— Ты всю мою жизнь превратил в один черный день. Светлого не видел, не помню. Ты всегда пугаешь будущим. А что мне его бояться, если я ни разу не радовался в настоящем. Мне и вспомнить нечего. А мечтать так и не научился.

— Я тебе ни в чем не отказывал!

— Во всем! С самого детства! Ладно, никогда не купил мороженого. Все убеждал, что оно не для мужчин. Ты запрещал мне дружить с ровесниками, не разрешал приводить их домой. Заставил жить, как улитку. Ты не позволял покупать книги, ходить в кино. У нас, у единственных в городе, нет телевизора. А все — твоя жадность! Ты обокрал не только меня, а и самого себя! Я устал, не могу больше так жить! Ты достал меня!

— Ну, благодарствую за все! Выходит, напрасно старался. Думалося, ращу сына, а вырос пащенок! Негодяй и свинья! Дрянь! Ты все пообосрал. Я берег тебя от всего и от всех. Чтоб не разбил в синяки лоб и душу. Зря оберегал. Тогда б научился ценить покой и сбережения. Не только ты, уж так заведено, живых родителев никто не ценит. Лишь опосля плачут по умершим. Небось не случайно. Ты такой же, как и другие. Ничуть не лучше. Я растил тебя своею радостью, а получил наказание, — вздохнул старик