Неснятое кино - Виктор Шендерович Страница 5

– Вот чего они написали? – спросила старуха. – А? Чего?

Агент тактично промолчал.

– Сталина на них нет, – сказала старуха.

– При нем порядок был, – согласился О’Богги и, подумав, добавил: – А сейчас жить негде.

– Как это? – не поняла старушка.

– Выгнали из дому, – прислушиваясь к вою сирен, сказал Джон и безошибочно добавил: – Демократы! Продают родину…

И вытер сухие глаза уголком носового платка.

Старуха молчала.

Лифт остановился. Снаружи выли милицейские сирены.

– Хоть бы комнатку какую, – сказал О’Богги в бабкину спину: выходить из дома ему было уже нельзя.

– Комнатка денег стоит, – с неожиданной сухостью парировала старуха.

– Конечно, конечно, – обрадовался О’Богги, с неветеранской скоростью придержав дверь лифта ногой.

– Пятьсот, – сказала старуха.

– Триста, – для порядка ответил О’Богги, которому печатали рубли на специальной фабрике Гознака под Вашингтоном.

Утром следующего дня Гиви Сандалия внимательно изучал номер такси, стоящего у табачного ларька.

– Это чья машина? – крикнул он наконец.

– Моя, – отозвался от ларька шофер.

– Едем? – весело спросил Гиви, показывая сторублевку.

– Момент, – улыбнулся шофер и крикнул в ларек: – «Ява» есть?

– У меня есть «Ява», – сказал Гиви.

– Покурим? – весело спросил шофер.

– Обязательно, – пообещал Гиви.

В живописном подмосковном пейзаже, у излучины реки, стояло такси. Неподалеку, привязанный к дереву, сидел шофер. Нос его был схвачен бельевой прищепкой, а изо рта торчал десяток сигарет. Рядом, скрестив ноги по-турецки, сидел Гиви Сандалия. Когда шофер, пытаясь сделать вдох, делал затяжку, Гиви снимал прищепку, и из шоферского носа валили клубы дыма.

Неподалеку стояло еще несколько пустых такси – их шоферы, привязанные к толстому дубу на опушке, ошалело смотрели на группу кавказцев, жаривших на поляне шашлык.

– Как дела, Гиви? – спросил, поворачивая шашлык, торговец персиками.

– У нас перекур, – ответил Гиви и защепил нос шофера.

Шофер привычно закатывал глаза.

– Конец перекура, – объявил Гиви Сандалия.

Он снял прищепку и аккуратно отодрал от губ таксиста обойму полускуренных сигарет.

– Кацо, – сказал Гиви, – ты мне как брат. Скажи, где живет старуха?

– Тебе молодых не хватает? – спросил таксист.

– Кацо, – мирно сказал Гиви, – не серди меня. Мне нужна старуха, которая у вас заправляет.

– У нас на заправке мужики, – поклялся обкурившийся таксист.

– Зря я с тобой поехал, – сказал Гиви Сандалия.

– Зря, – согласился таксист.

– Хорошо, – вздохнул Гиви, доставая сигареты и прищепку. – Перекур.

Стояло жаркое обеденное время.

Привязанные к дубу таксисты, нервно сглатывая, глядели, как, помахивая шампуром, расхаживает по поляне маленький Вахтанг.

Вахтанг запил кусок шашлыка красным вином и продолжал:

– Друзья! Если вам мало полкуска в день, скажите мне, зачем же ссориться? Если вам мало куска – тоже скажите мне. Я не дам вам куска, но вы скажите, как люди. Вот, например, ты хочешь шашлык, – обратился Вахтанг к одному из привязанных, кряжистому сивоусому таксисту. – Неужели я тебе не дам?

Вопрос повис в воздухе.

Вахтанг доел с шампура последний кусок и продолжал:

– Конечно, не дам. Но ты меня попроси, как человек, а не посылай дурака с железякой, чтобы он портил товар. – Вахтанг помрачнел. – И передайте старухе: Вахтанг не любит глупых шуток! Правильно, Давид? – обратился он к торговцу сливами.

– Я ее маму буду иметь, – ответил Давид.

– Ты меня понял? – спросил Вахтанг.

– Нет, – честно ответил сивоусый таксист.

– Алло! – кричал директор таксопарка. – Петр Лексеич! У тебя ребята с заказов все в парк вернулись? И у меня нет! Как сквозь землю провалились! А в милиции говорят: не волнуйтесь. Слышь, Лексеич? Но почему-то с акцентом говорят. И все время передают привет какой-то старухе. Ты чего-нибудь понимаешь, Лексеич?

День клонился к закату. Привязанные к дереву таксисты, глядя на Вахтанга ненавидящими глазами, пели по-грузински «Сулико». Маленький неутомимый Вахтанг дирижировал шампуром и требовал многоголосия. Из-за кустов, где сидел Гиви, поднимались к небу жертвенные струи сигаретного дыма.

Утром у светофора остановилось такси со злосчастным любителем «Явы» за рулем.

– Шеф, – высунувшись, окликнул его водитель притормозившего рядом рафика. – Закурить не найдется?

– Не курю! – налившись кровью, с ненавистью проорал таксист и, не дождавшись зеленого света, ударил по газам.

– Во дает, – заметил добродушный водитель сидевшей рядом девушке и аккуратно припарковал машину к мрачноватому зданию.

Из машины выскочили несколько парней с аппаратурой – и через минуту девушка, взяв в руки микрофон, сказала:

– Мы находимся возле следственного изолятора, где содержится рабочий Николай Артюхин, совершивший нападение на райком КПСС. Что привело простого рабочего к этому поступку, что заставило его бросить вызов партократии, мы попробуем узнать у него самого…

Джон О’Богги выключил телевизор, и журналистка исчезла с экрана. Джон запер дверь, задернул шторы, взял лист бумаги и заточил карандаш. Включив старенький бабкин транзистор, Джон быстро нашел сквозь хрипы эфира нужную волну.

«К сведению страдающих гипертонией, – сказал женский голос, – сообщаем неблагоприятные числа в этом месяце: второе, двенадцатое, шестьдесят восьмое, сорок девятое, сто пятнадцатое…»

Джон зачиркал карандашом по бумаге.

«Двести пятое…» – сказал голос, и транзистор свистнул и заглох. Джон нервно потряс его – транзистор щелкнул и загудел. Джон ударил по нему кулаком – транзистор задымился.

– Марья Никитична! – крикнул О’Богги, высунувшись в коридор. – А что, приемник всегда так работает?

– Всегда, всегда, – засмеялась старуха.

– Fuck! – тихо сказал О’Богги, потушил сигарету, взял палочку и вышел из дома.

На улице было тихо. Медленно таял летний вечер. Магазин «Радиотехника» находился в пяти минутах ходьбы.

Джон зашел внутрь и вышел с новеньким транзистором в руках и направился домой. Когда до дома оставался один квартал, из-за угла, свистя и улюлюкая, выбежали и помчались мимо О’Богги возбужденные тинейджеры в красно-белых шарфиках и шапочках.

Последний, совсем еще мальчуган, вдруг остановился и, светло улыбнувшись Джону, спросил: