Плавучая опера - Джон Барт Страница 43

Про тот коктейль особенно распространяться не стану - атмосфера поначалу была довольно напряженная, ведь мы с Джейн больше двух лет не виделись, - но, в общем, было так: Джинни, чтобы насколько возможно нейтрализовать щекотливую ситуацию, отправили в постель пораньше, и с помощью джина "Джилби", а также виски "Шербрук" мы трое совместными усилиями сумели достичь полного, хотя и молчаливого, взаимного прощения. Всем было радостно, что со вздорной размолвкой, затянувшейся на два года, покончено, хотя прямо об этом ни слова сказано не было, - чувство облегчения выразилось в необыкновенном обилии выпитого, в том, что юридические материи, в которых вроде бы и собирались покопаться, ради этого устроив коктейль, никто и не вспомнил, а главное вот в чем: когда Джинни, слегка простуженная, захныкала в колыбельке, Джейн, невзирая на всю свою решимость ничего подобного не допускать, вдруг сказала мне: "Тоди, ты ведь с малышкой Мэк все еще не знаком, пойдем наверх, представлю".

Тут же спохватилась, что же это такое сморозила, но не давать же резко назад, и Джейн тем же тоном говорила Гаррисону: "Отрекомендуй его, пожалуйста, по всей форме, ладно, милый?"

И мы все трое пошли в детскую, где Джинни - чудесная крохотная блондиночка, вот было бы замечательно, если бы выяснилось, что я ее отец! - сонно покачивалась, уцепившись ручками за стенку кровати, и поглядывала на родителей чуть конфузливо: какой-то дядя незнакомый явился.

- Джинни, - говорит Гаррисон, - это вот Тоди. Скажи: Тоди, а?

У нее не получилось, или не захотела она.

- Ну, миленькая, скажи: дядя Тоди, спокойной ночи! - ну поцелуй дядю, - упрашивает ее Джейн. А Джинни головку опустила, посапывает, но глазками на меня так и стреляет, так и стреляет. Я ее поцеловал в головку - шелковистая-то какая и детским мылом так сладко пахнет! А она нырнула на матрасик и одеяльце покусывает, смешно ей.

Джейн направилась штору на окне поправить, а мы с Гаррисоном стоим рядышком у колыбельки, смотрим, как девочка засыпает. Понятно, какие над этой колыбелькой мысли в ту минуту витали, - просто сцена из мелодрамы, поставленной режиссером из любящих тяжеловесные символы, - и, не знаю, мне, во всяком случае, не по себе стало, когда еще и Джейн к нам подошла и, словно позабыв, как отлично держалась всего несколько минут назад, обоим нам руки на плечи положила. Хоть табличку вешай: "над постелькой нашей крошки" - слово "нашей" заглавными буквами написано. Да, друг-читатель, пошло все это смотрелось, переживаний-то, переживаний, хотя, признаюсь, я тоже был растроган, потому как Мэки переживали всё всерьез. Прямо-таки переполняла их любовь к семейству своему, и друг к другу, и ко мне.

Спустились мы в гостиную, задумчивые такие, но Гаррисон уже вошел во вкус ритуалов, тут же плеснул по бокалам, и вскоре мы уже беспечно болтаем - идиллия вернулась. Прекрасный был вечер; с тех пор я стал часто у них бывать, и мы теперь общались друг с другом так же непринужденно, как всегда, только старались не вспоминать два эти злополучных года. чтобы разговор не омрачался.

Если бы на этой фазе реконструкции наши дружеские отношения и остановились, я бы ничего большего не желал. Мне было приятно видеть, как Мэки избавляются от столь им мешавшей ревности, - она не вязалась с прежним их поведением, да и самим им тоже угрожала. И вообще я не понимал, каким образом наши отношения, после полученной мною в 1933 году отставки, тактично будут сделаны более интимными. Но поздно вечером 31 июля 1935 года, когда я сидел у окна, почитывая какую-то книжку для своих "Размышлений" (если не ошибаюсь, разбор экономических теорий Адама Смита), ко мне в номер тихо постучали, повернулась ручка, и передо мной предстала Джейн, облаченная в шорты.

- Привет! - И остановилась у притворенной двери.

- Здравствуй, - закрываю книжку, недокуренную сигару швыряю в окно и пододвигаю ей стул. - Садись, пожалуйста.

- Ладно, - говорит со смешочком и быстренько к окну, где я на подоконнике сидел, но стула пододвинутого вроде и не заметила. Не хотел я никаких глупостей, из-за нее не хотел, а не оттого, что глупостей вообще не люблю, - поэтому твердо так на нее взглянул, понимает ли, к чему дело клонится. А она знай себе улицу разглядывает.

- Мы на яхте катались, - сообщает. Я молчу, а она раздраженно так на меня взглянула и, чувствую, нервничает.

- Сам должен сообразить, - говорит она. - Мне что, объяснять тебе прикажешь?

- Это невозможно, - отвечаю. - Я, знаешь, по-разному все понимаю, и так, и этак, и вот так еще.

- Хороший из тебя помощник! - смеется. - Ты что ни скажешь, все невпопад. А я сижу хмурый, насупленный.

- Потому что не знаю, что ты от меня желаешь услышать, Джейн. Я ведь все, что ты хочешь, могу сказать, разве сомневаешься?

Тут улыбка с ее лица исчезла, уставилась она на темные окна почтамта напротив и шнурок от шторы теребит.

- Жестокий получился урок, Тоди.

- Никаких уроков преподавать не собирался, - говорю. - Так, чтобы сомнений не было, - ты меня за кого принимаешь? Просто надо было все в порядок привести.

Молчит, шнурок дергает.

- Хочешь, я тебе вопрос задам, - говорю. - Ты как думаешь, я тебя люблю?

- Нет.

- Ну вот и все. Еще не хватало, чтобы я вам всем больно сделал.

- Ты меня не любишь, ну так ведь и я тебя не люблю.

Опять мелодрама, как в тот раз у колыбельки. Я замолчал. Минут десять Джейн почтамт разглядывала. Честное слово, понятия я не имел, чем эта сцена кончится. Только часы-то тикают, и хоть, знайте, не по своей воле - просто не люблю я эти театральные эффекты, - а начинаю я совсем про другое думать, про семнадцать завещаний, и про Билла Фробеля, и как крепко Адаму Смиту в той книжке досталось. Клянусь, совсем я позабыл, что Джейн тут рядом, а поэтому вздрогнул от неожиданности, когда от почтамта оторвалась и говорит мне: "Пошли в постель, Тоди". И, на меня не взглянув, прямехонько к кровати шествует, сбрасывает шортики свои, лифчик, укладывается, ну и я за ней.

Вот так-то. Больше мне про наш роман рассказывать нечего, он шел себе и шел, причем после возобновления все получалось для меня даже удобнее. Никаких там обязательных дней, требований, упреков ревности, притворных чувств - сплошная спонтанность и непосредственность. Вообще говоря, все чаще у меня случавшееся бессилие (к 1936 году три раза получалось, один - нет, с год спустя получалось и вовсе через раз) наверняка заставило бы меня прекратить эту связь насовсем, даже если бы я не решил в тот день покончить с собой. Да, к 1937 году я все равно с полным хладнокровием относился к перспективе прекращения нашего романа, поскольку большего, чем я от него получил, невозможно ожидать. Джейн Мэк лучшая из женщин, с какими я спал. И в утро описываемого дня, когда она в последний раз проснулась у меня в постели, за которую вносится ежедневная плата, я знал, что не добиваюсь от женщин ничего, Джейн меня полностью удовлетворяла.

А сейчас, с вашего позволения, я посплю.