Три мушкетера в Африке - Енэ Рейтэ Страница 4

Возле сторожевой будки все было тихо. У железнодорожного полотна паслись козы. Питмен отворил дверь и вошел. За столом сидел какой-то оборванец. Лицо его напоминало высушенную голову аризонца: южноамериканские индейцы столь искусно обрабатывали их, что голова взрослого человека сжималась до размеров кулака, сохраняя при этом индивидуальные черты лица.

– Доброе утро! – поздоровался дезертир.

– К черту церемонии! – отозвалась живая мумия, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся железнодорожником. – Чего надо-то?

– Я сопровождал караван. Теперь он отправился в Тимбукту, а мне хотелось бы попасть в Марракеш.

– Дурацкая идея. Что бы вам тоже не прогуляться с ними в Тимбукту?… Черт, куда подевалась моя бутылка?

После недолгих поисков бутылка со спиртным обнаружилась.

– Когда пойдет поезд? – вопросил Питмен, начиная терять терпение.

Железнодорожник затолкал в рот громадный кусок рыбы и, покуда справлялся с ней, знай себе пожимал плечами в ответ.

– Бред какой-то! Вы что, не знаете, когда отходит поезд?!

– Нет. Знаю только, когда он сюда прибудет.

– И когда же?

– А кто его разберет!..

– Когда поезд был здесь в последний раз?

– Да сегодня, с утречка… Но он уже отбыл.

– А когда придет следующий?

– Недели через две-три… По-разному бывает. Да вы присаживайтесь!

Питмен впал в отчаяние.

– Вы железнодорожник?

– Так точно. Но я ведь и музыкальную школу окончил. Дядюшке моему уж больно хотелось, чтобы из меня дирижер получился.

– Чушь собачья!

– Не чушь, просто у меня склонности к этому нету. Я уж предпочел заняться живописью… Вот так и стал железнодорожником.

«Господи, да это же сущий кретин!» – с тоской подумал шотландец.

Похожий на мумию железнодорожник запил рыбу изрядным глотком спиртного, и глаза его покраснели, будто бедняга часами лил слезы не переставая.

– Ходит отсюда еще какой-нибудь транспорт на север, кроме поезда?

– Птицы летают, к примеру… Эй, потише! Чего это вы так разбушевались?

– Извольте отвечать как положено. Думаю, движение тут было еще до той поры, когда вы стали железнодорожником. Итак, во сколько отправляется поезд отсюда?

– Я регулирую здесь движение вот уже два года, и за это время люди передвигались только по железной дороге.

– А до тех пор?

– До тех пор я играл на фаготе в камерном оркестре… Но вследствие пристрастия к алкоголю утратил способность чисто и верно издавать звуки.

– Выражайтесь яснее, иначе вам несдобровать.

– Ну, знаете ли, если это вам не ясные речи, то что вы запоете через часок? Сейчас семь пятнадцать, а в восемь двадцать я буду пьян в стельку и на все вопросы смогу отвечать только народными песнями.

– Откуда вы это знаете с такой точностью?

– У нас, на железной дороге, точность – первейшее дело. В семь тридцать – сигнал к отправлению первой бутылки, в восемь двадцать – пересадка на пальмовое вино, а аккурат к девяти часам с четвертью подоспевает пассажирский состав.

– Какой еще состав?

– В лице одной доброй арабской женщины. Она принесет смесь двух крепких настоек, потому как к тому моменту пути начнут раздваиваться… то бишь в глазах станет двоиться. В девять сорок пять я впадаю в буйство, но сейчас-то я еще в полном порядке, а вы жалуетесь, что речи мои вам, видите ли, не понятны. Да я как стеклышко и все вам очень даже внятно объясняю!

Усохшая, словно препарированная индейцами голова, мутный, лишенный всякого выражения взгляд, похожее на маску лицо, тусклый, безжизненный голос этой несчастной жертвы хронического алкоголизма делали дальнейшие расспросы бессмысленными.