Серьезные мужчины - Ману Джозеф Страница 31

– Поговорим об этом позже, Арвинд, – благодушно сказал Кибл. – Может, встретимся вчера, если у тебя есть время.

Когда Ачарья наконец встал, чтобы взять слово, и крутнул брюки на талии, Опарна рассмеялась. Задумчивый незнакомец рядом с ней глянул на нее с любопытством, но потом вновь упер выжидательный взгляд в сцену. Ачарья, как слон, протопал к кафедре. Опарна почувствовала, как мир вокруг притих. Повисла тишина, совершенная до жути. Ее прервал визг микрофона, по которому Ачарья постучал.

– Мне очень нравится Хенри Кибл, и потому мне больно говорить, что конец квантовой физики близок, – сказал он мужественно и мощно. И при этом невинно, просто и ясно. – Большой адронный коллайдер вскоре подтвердит, что многих экзотических частиц на самом деле не существует, и кое-кто из нас, как выяснится, последние тридцать лет молол чушь. Вероятно, мы не в силах понять физику на квантовом уровне без понимания кое-чего другого, что ныне физикой не считается. Например… – Он умолк. Словно решал, говорить или нет. Не сказал. – Я верю, что пришло время новой физики, – продолжил он. – Честно говоря, я не знаю, какой она будет. Да и во всяком случае сам я стар для этой революции. Может, кто-то в этом зале принесет ее нам. Но не об этом хотел я сегодня потолковать… Здесь есть аспиранты, которые в этом году покинут нас. Они отправятся за своими научными интересами в другие университеты. Езжайте с тем знанием, которое человек лишь чиркнул по поверхности. Чиркнул впечатляюще, нам есть чем гордиться. Но много, много еще всего предстоит сделать. Хотел бы я быть сейчас вашего возраста. Столько дел. Но подсказок, чем вам следует заниматься, у меня нет. Вообще-то я пришел сказать вам, чего никогда делать не следует. Никак тут не обойтись приятностями, поэтому позвольте выразиться, как мне хочется. Большинство из вас, вероятно, никогда и ничего не откроет. Возможно, вы ничего не привнесете в великие уравнения, описывающие человечеству вселенную. Но зато вам сильно повезет в другом: вы встретите людей исключительного ума. Людей гораздо смышленее вас. Никогда не путайтесь у них под ногами, не собирайтесь против них от недовольства, не затевайте игр. Уважайте талант, подлинный талант. Боготворите его. Умных людей всегда недолюбливают. Не наживайтесь на этом, чтобы влезть повыше. По законам вероятности вы – посредственность. Смиритесь с этим. Трагедия посредственности в том, что даже посредственные люди качают головами и размышляют о том, что «планка падает». Так вот, не размышляйте. Просто знайте, когда нужно убраться с дороги. Большинство из вас будет в подтанцовке, в массовке великого раскрытия истины. И это нормально. Приняв это и позволив лучшим умам делать свою работу, вы сослужите службу науке и человечеству.

Опарна вгляделась в лица слушателей. Увидела обиду, увидела и смирение. Увидела свет в глазах и поняла, что запомнит этот миг навсегда. Их зачаровало, они сдались на милость древнего гения, изъявлявшего свою волю. Напряжение спало: Ачарья сменил тему. Принялся рассказывать о Шаровой миссии и заразил аудиторию своей убежденностью, что микроскопические пришельцы постоянно падают на Землю.

– Мы их найдем, – сказал он.

Через два дня после Бесед работа на Шаровую миссию уплотнилась. Оживились спавшие в подвале машины и коробки, а также позаимствованные ученые руки. И лаборатория во чреве Института превратилась в бурливый пчелиный улей. Она стала важнейшим местом в Институте, спиритически связанным с покоями Ачарьи на третьем этаже. Теперь он приезжал в Институт еще до девяти утра, топая по коридорам с еще большей, чем прежде, целеустремленностью и с непременным кометным хвостом научных ассистентов. Один за другим прибывали на помощь, ненадолго, старые друзья Ачарьи из разных частей света. В их душевной компании он несколько расслабился, и его презрение к миру, казалось, несколько рассеялось. Опарна увидела, каким, по ее догадкам, он когда-то был.

Глаза, обычно уставленные в недосягаемую даль, теперь безмолвно допускали братство. Прибывших к нему друзей он пылко обнимал, а на встречах, превратившихся в некое праздничное воссоединение, старики перебирали воспоминания о золотых деньках и битвах с людьми, которых они уничижительно именовали «нормальными». С Ачарьей стало легко. Посреди одного обсуждения, когда кто-то сказал, что Шаровой миссии нужно название, он не счел это баловством. Он понял и включился. Даже коротко подумал и сказал возбужденно:

– «Супермен». – Раскатистый хохот сотряс его живот, отлетела пуговица.

Они обсудили разные названия и в итоге решили, что назовут это просто Шаровым проектом или, может, ШП.

В кабинете Ачарьи закипела жизнь, и Айян Мани в приемной больше не был медиумом. Право входить сюда получили всевозможные люди. Но после первой волны, после того, как старые друзья выполнили свои обещания, они вернулись к себе, в свои страны. Кабинет Ачарьи восстановил покой. Айян постепенно вновь выстроил стену между Ачарьей и остальным миром, но важность Айяна несколько уменьшилась: естественная сила событий дала Опарне непререкаемое право открывать священную внутреннюю дверь когда ей заблагорассудится. Ачарья стал проводить бо́льшую часть времени с ней, и они часто работали вместе до глубокого ночного безмолвия.

* * *

Перевалило за полночь, и, возможно, кроме них в Институте уже никого не осталось. Одинокое окно в его комнате было закрыто, но дух надвигающегося муссона висел в воздухе – запах соли и влажной земли, он тянул ум в сон или же в воспоминания о давнишних дождях. Ачарья вычитывал длинный список ожидаемого лабораторного оборудования. Наконец оторвал взгляд от написанного – дать глазам отдохнуть. Снял очки, откинулся в громадном черном кресле, потянулся. Глянул на девушку, сидевшую напротив него за столом. Склонив голову, она полностью погрузилась в чтение. Опарна изучала «Базовые описания некультивируемых бактерий». Смотреть на нее было покойно, почти приятно. В ней чувствовалось некое неприметное счастье. Ее легко было рассмешить, и в ее смехе чувствовалась женская терпимость, словно она уже слышала этот анекдот, но по-прежнему считала его забавным. И когда посмеивалась – как в тот раз, при обсуждении названия Шаровой миссии, – прикрывала рот ладошкой и немного выгибала спину. А еще витал вокруг нее этот лимонный аромат – очень дорогой лимонный аромат. Опарна была на несколько дюймов ниже Лаваньи, но почему-то казалась высокой. Такая она вся упругая, сильная, подвижная. И очень опрятная к тому же. В ее оливково-зеленой сумке всегда водились салфетки.

Девушка, подумал он, – и решил, что глупо думать про нее «девушка», потому что она со всей очевидностью девушка. Но, умри она, – какое-нибудь загадочное убийство, допустим, – газеты написали бы: «Тридцатилетнюю женщину обнаружили мертвой при подозрительных обстоятельствах». О тридцатилетней никогда не пишут как о девушке. Он задумался почему. Но и она однажды умрет – и от этого ему стало грустно. Столько в ней жизни, столько красоты. Ошеломительное лицо, которого он сейчас не мог видеть. Он виновато глянул на возвышенности ее грудей, разумного размера. Длинные пальцы перебирали тонкую золотую цепочку на длинной юной шее. Он попытался посмотреть на ее стопы. Но под таким углом не получалось. Ему нравилось, как ее стройные пальцы покоятся в тонких сандалиях. Ногти на ногах она всегда красила в красный, а на руках – в розовый. Он сосредоточился на ее все еще склоненной голове. Густые очень черные волосы предельно туго стянуты сзади в хвост. Его это позабавило.