Неснятое кино - Виктор Шендерович Страница 31

– С премьеркой тебя, – усмехнулся Шленский.

– Взаимно.

На сцене под мужской вой и улюлюканье мелькали голые ноги и плечи.

В комнатку вошел скрипач:

– Леня! Прости, я так и не понял: регтайм – когда?

– Два больших кофе, – сказал Шленский. – И бутербродов.

– Шесть, – сказал Деветьяров и успел просунуть свои деньги.

В баре было пусто. Телевизор на полке работал как монитор – шла трансляция из зала.

Они взяли тарелки и чашки и молча присели за столик. Пока Шленский молча один за другим поедал бутерброды, Деветьяров отхлебывал кофе.

– Коллекция всемирно известного модельера, чьи модели видели Париж и Нью-Йорк… – заливался в телевизоре Роман Юрьевич.

– Господи, ну и рожа, – с полным ртом сказал Шленский.

– Жуть, – согласился Деветьяров. – Не подавись только.

– Ужас как жрать охота, – оправдался Шленский. – С утра ничего не ел.

– А меньше надо дурью маяться, – сказал Деветьяров. – Мисс фото, бля. «Зо-олушки…»

Шленский всхрюкнул от смеха. Через секунду оба хохотали, как ненормальные.

– Потише, молодые люди! – недовольно поморщилась буфетчица. – Не слышно же!..

– Извините, – сдавленным голосом сказал Шленский. – Мы больше так не будем.

– Никогда! – поклялся Деветьяров, и они снова заржали.

– Вот безобразие! – воскликнула буфетчица. – Уходите отсюда! Дайте послушать!

– Все, все… Мы тихо.

– Женская красота делает нас чище и благороднее, – сказал в телевизоре Роман Юрьевич.

– Все-таки зря я его не ударил, – посетовал Деветьяров.

– Зря, – согласился Шленский. – Тебя бы посадили, а гонорар – мне.

– Ага, – сказал Деветьяров. – Вспомнил!

– Заплатят как миленькие! – неуверенно пригрозил телевизору Шленский.

– И вот настал исторический момент… – говорил Р.Ю. в телевизоре.

– Идем отсюда, а то меня стошнит, – попросил Деветьяров.

– В ресторан! – сообразил Шленский. – Там небось уже накрыли.

– Точно, – согласился Деветьяров. – Последняя халява – это святое! Да скорее, а то сейчас все рванут…

Их уже не было в буфете, когда в телевизоре под фанфары было произнесено имя победительницы, и Лаврушина, умело сыграв радостное изумление, закрывала лицо руками…

Буфетчица, задрав голову к телевизору, умиленно смотрела на эту сказку.

Они стучали в дверь, тыкали в стекло театральными удостоверениями и программками шоу, но в ресторан их не пустили.

– Читайте! – Пьяноватый дядька постучал пальцем по табличке «Закрыто на спецобслуживание».

– Да это мы и есть! – возопил Шленский. – Вот, вот, видите: Шленский. Это я! А это – Деветьяров!

– Ладно! Хрен с ихним банкетом! – не выдержал Андрей.

Он отодвинул товарища по несчастью и что-то зашептал дядьке в ухо, одновременно всовывая ему в руку бумажку. Через минуту дядька с поклоном нес им бутылку «белой», два стакана и несколько ломтей хлеба с колбасой.

Они поднялись на пролет лестницы и пристроились на площадке второго этажа, в пыльном «аппендиксе», куда в этот поздний час не ступала нога человека.

– «Славянский базар»… – скептически заметил Шленский, оглядывая обстановочку.

– Перебьешься, – рассмеялся Деветьяров, отрывая крышку с горлышка. – Извини. Ну! – Он налил в стаканы. – За что пьем?

– За них, – сказал Шленский.

– Дурак ты, – нежно сказал Деветьяров.

В первом часу ночи в ресторане Дома актера еще продолжался прощальный банкет в честь завершения первого в СССР конкурса фотомоделей «Бон шанс». Изящные, в вечерних платьях, они сидели в окружении спонсоров и менеджеров.

Кузнецова, улыбаясь кавалерам, ранеными глазами посматривала на входную дверь, но в нее входили не те…

Не видимые никем в ресторане, Шленский и Деветьяров стояли за ресторанным стеклом. Шел дождь, по стеклу скатывались капли.

– Пошли! – сказал Андрей. – Метро закроют.

Летели дни, месяцы, годы. И словно кто-то невидимый щелкал затвором фотоаппарата:

– Шленский на репетиции в театре;

– зимой с какой-то женщиной, в скверике возле ГИТИСа;

– и осенью, покупающий в «Детском мире» коляску;

– и весной, стоящий у окошка молочной кухни;

– и снова в институте;

– и стоящий в очереди в булочной;

– и сидящий в библиотеке;

– и спящий в метро;

– и бегущий по незаметно изменившимся вместе с ним улицам…

Очередь в «Макдоналдс», обогнув сквер, тянулась вдоль бульвара. Машины, пробивая пробку, переползали перекресток. Таял снег, светило солнце.

У пешеходного перехода среди других маялся Шленский. Он не то чтобы постарел – но время, пролетая, коснулось и его своим крылом: наш герой погрузнел, в шевелюре наметились залысины и глаза его, напряженно уставленные в светофор, были глазами вечно не успевающего человека.

Наконец зажегся зеленый, и Шленский почти побежал на ту сторону дороги, мимо мягко причалившей к тротуару «вольво», из которой уже выходила девушка в короткой лисьей шубке и сапожках.

Почти миновав ее, Шленский перешел на шаг и обернулся. Девушка хлопнула дверцей и увидела уставившегося на нее человека в нелепой куртке. Лицо ее сложилось было в привычную гримаску, но вдруг стало человеческим.

– Лена? – спросил человек.

– Леонид Михайлович, – сказала Кузнецова. – Вы?

– Я, – сказал Шленский. – Кузнецова. С ума сойти.

– Господи. Леонид Михайлович…

– Елена Николаевна! – Из «вольво» выглянул сидевший за рулем мужчина. – Какие-нибудь проблемы?

– Никаких проблем, Леша, – ответила она. – Все нормально.

Мужчина коротким взглядом оценил Шленского:

– Когда за вами заехать?

– В половине пятого, – ответила ему Кузнецова. – Домой.

– Хорошо.

Еще раз бросив короткий взгляд на Шленского, шофер хлопнул дверцей, и «вольво» бесшумно укатила дальше по Тверской.

– Смотри, какая ты стала… – заметил Шленский.

– Какая?

– Другая, – ответил он.

– Вы тоже, – сказала она. И, словно оправдываясь, добавила: – Четыре года прошло…

– Да, почти четыре, – согласился Шленский. – Черт их возьми совсем. – Он усмехнулся, они рассмеялись, но смех получился какой-то нервный. – Ну, где ты, как ты? – пожалуй, чересчур весело спросил он.