Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов Страница 25

Был обед, в гости явились друзья-завсегдатаи: Раззявина и Голицын.

Клавдия Семеновна любила покушать; покончив с обедом в гастроэнтерологии, она шла куда-нибудь еще, чаще всего в травму, потому что коллектив там был сугубо мужской — Васильев и Прятов.

В бытность свою участковым врачом, по молодости еще, Клавдия Семеновна обожала ходить на пищевые отравления. В режиме квартирных вызовов. Обстоятельно раздевшись в прихожей и вымыв руки, она строго интересовалась: "Что у вас было на первое, на обед?" "Борщ", — сокрушенно лепетал больной. "Давайте попробуем…" Клавдия Семеновна присаживалась к столу, самостоятельно наливала себе в тарелку борщ поварешкой. Покончив с первым, интересовалась вторым. "Борщ как будто неплохой… А на второе что кушали? Котлеты? Несите-ка их сюда…"

Что касалось Голицына, то он со своими надоевшими шутками про играющие гормоны считался изгоем в терапевтическом отделении, его недолюбливали, потому что он, во-первых, вечно назначал какие-то сложные анализы, а во-вторых, и сам держался особняком, полагая себя аристократом от терапии. Все вокруг терапевты, а он один — эндокринолог. Изображая петуха в курятнике, Голицын ходил гордо и независимо. Зарплату ему всегда выдавали в последнюю очередь, потому что он стоял последним в ведомости. Но он все равно приходил первым и очень расстраивался, когда ему в очередной раз не удавалось протиснуться сквозь толпу дородных сестер, нависших над ведомостью, как придирчивые поросята над корытом.

Ватников, завершивший очередное совещание с Хомским под видом рациональной психотерапии, тоже пришел, и сестры — Марта Марковна, Миша и Таня вместо Лены — отнеслись к такому наплыву гостей неодобрительно. Им самим могло не хватить обеда. Конечно, Миша очень ловко управлялся с черпаком, и казалось, что он наливает полные тарелки, однако к концу коридора, когда все пациенты были обслужены, в баке еще оставалось достаточно для пропитания среднего персонала.

Тарелки дымились.

Все сосредоточенно ели, когда в коридоре зашаркали шаги.

— Кирилл Иваныч, — откомментировала Клавдия Семеновна с набитым ртом.

Поступь начмеда была известна всей больнице.

Дверь стала медленно отворяться, в щель просунулась голова Кирилла Иваныча. Вид у него был дикий: начмед с похмелья побрил себе череп и весь изрезался. Едокам понадобилась вся их выдержка, чтобы не вздрогнуть и вежливо кивнуть голове в ответ. Начмед смотрел на обедающих мутным взглядом: будь их двое или трое, он бы не преминул сделать какое-нибудь дежурное замечание — от нечего делать, чтобы напомнить о себе, но людей было больше, и он никак не мог сосчитать, сколько именно.

Закаленные доктора бесстрастно поглядывали на изуродованную голову и вновь обращали взоры к тарелкам. Голова неуверенно втянулась обратно в коридор. Шаги зашаркали прочь.

— Бедный Кирилл Иваныч, — заметила Раззявина. — Надо что-то делать. Надо спасать человека.

— Гормоны играют, — привычно откликнулся Голицын и поперхнулся. Кирилл Иваныч был в возрасте, и те гормоны, которые еще могли в нем резвиться, были наказаны дареным коньяком. Да и овсянкой начмед не брезговал, когда приходилось особенно плохо. Но эндокринолог поперхнулся не потому, что смутился из-за собственного глупого заявления, а просто так. Лапша попала ему не в то горло.

Прятов, в очередной раз выслушавший печальную шутку про гормоны, попытался вообразить себе какую-нибудь неожиданную гормональную игру. Гормоны представились ему в виде двух братьев по фамилии Тестостерон, удивительно похожих на Гавриловых. Тестостероны сидели друг против друга и резались в двадцать одно на интерес: за право соорудить на физиономии хозяина призовой прыщ.

Ватников отвалился от тарелки и вытер пшеничные усы.

— До тех пор, — сказал он значительно, — до тех пор, пока человек сам не захочет лечиться, спасать его бесполезно. Ему ничто не поможет.

— Угу, — кивнул Васильев. — Кирилл Иваныч-то как раз очень, очень хочет лечиться. Особенно сейчас. Шастает по больнице и ищет, где ему нальют… На позапрошлой неделе я отобрал у девятнадцатой палаты бутылку. На этикетке написано, что водка, но внутри… Такое, знаете, мутновато-зеленоватое что-то, с резким запахом. Очень похоже на какой-нибудь стеклоочиститель. Ну и вот — я отобрал и запер в сейф. Вдруг является наш Кирилл Иваныч: плохо ему отчаянно, остро нуждается в терапии. Я его предупредил, показал бутылку. Дело, говорю, ваше, но я бы поостерегся. Эта бутылка устрашила даже его, он отказался и ушел, хотя очень неохотно. А через полчаса вернулся. Махнул эдак рукой — пропадай, мол, все! И бутылку потребовал. Но уже поздно было. Опоздали, говорю ему, Кирилл Иваныч… Уже Леонид Нилыч заходили и прикончили…

— Все под Богом ходим, — недовольно промолвила Раззявина. — Над вами тоже могут посмеяться, Севастьян Алексеевич.

Тот энергично замахал руками:

— Пусть сделают одолжение, Клавдия Семеновна! Я только этого и хочу. А то все уж больно серьезно ко мне относятся.

— Между прочим, Севастьян Алексеевич, — вмешался Ватников, — зачем вы поставили бутылку в сейф?

Вопрос повис в воздухе, сопроводившись улыбкой Васильева, который оценил юмор и тонко показал, что оценил.

Голицын высмотрел себе что-то лакомое, подцепил вилкой.

— Он же прямо в ботинках спал, в пустой палате, — эндокринолог кивнул на дверь, вновь переводя разговор на несчастного начмеда. — Наш Кирилл Иваныч. Его видела вся больница. Хоть бы дверь заперли!

— А он не позволил запереть дверь, — отозвался Васильев. — Он скандалил и выступал: дескать, ему нужен приток свежего воздуха! А всем другим нужен отток несвежего воздуха из него…