Моя чудная жена! - Мария Корелли Страница 20

С уходом его Гонория продолжала своё чтение, но было заметно, что она сердится и выражает нетерпение. Американец привёл её в дурное расположение духа. Она коснулась вкратце отдела о «дешевизне, качествах и прочности мужской одежды», когда же дошла до «преимуществ социального равенства», декламация её сделалась положительно бурной. Не обращая внимания на связь или последовательность, она разразилась гневом против «презренной системы брака, ныне практикуемого»; о «рабстве» и «унижении», налагаемом на женщин, исполняющих свою «жалкую» роль; о «сокрушительных» способах, употребляемых мужчинами, чтобы сломить дух и сделать невыносимым положение женщин. Коснувшись вопроса о любви, она воспылала полнейшим презрением.

– Любовь! – воскликнула она с презрительной насмешкой. – Все мы знаем, что это такое – глупое и снисходительное согласие быть нежным со стороны мужчины, и не менее глупое, но унизительное согласие быть предметом нежностей со стороны девушки, которая ещё не понимает ответственности своего положения! Ничего больше этого! Ведь это забавно! Может ли быть что-нибудь нелепее, чем видеть, что свободная и независимая женщина позволяет целовать свои руки или губы так называемому «влюбленному», которого она воспринимает не иначе, как делового компаньона в жизни, и который оказывает ей это смешное и нелепое внимание, как милость, из обидной снисходительности к её будто бы более слабой и беззащитной природе? Настало время, когда мы должны возмутиться против такого унижения! Настало время, говорю я, когда женщины, решившиеся идти к свету свободы, должны порвать сети старых варварских обычаев и предрассудков и воспользоваться всяким правом, всяким преимуществом, каких хотят лишить ее мужчины! Пусть крайне ограниченные умственно женщины продолжают, если хотят, пребывать в заблуждении, что любовь мужчины служит им покровом и защитой; что лучшее украшение жизни для них – быть любимыми; что главная цель сделать себя достойными любви; это жалкие жертвы собственного воображения, и они навсегда останутся умственно неразвитыми! Истинный прогресс недоступен для них; двери мудрости для них затворены! Те, кто добровольно избрали для себя химеру, называемую любовью, должны жертвовать всем остальным; это связывающее, суживающее влияние, в котором жизнь одного почти исключительно зависит от жизни другого, а этот другой часто оказывается слишком слабым и недостаточным, чтобы поддержать даже самого себя! Будьте свободны, женщины, будьте свободны! Свобода никогда не наскучит, независимость никогда не пресыщает, прогресс никогда не утомляет! Стыдитесь уступить мужчинам хоть одну йоту того превосходства, которое они неправильно себе присваивают! Оспаривайте у них каждый вершок почвы в каждой профессии, на какую вы хотите вступить; и берегитесь, берегитесь уступить какой бы то ни было пункт вашей трудно добытой независимости! Они будут льстить вам; они будут говорить самой некрасивой из вас, что она похожа на Венеру, лишь бы достичь собственных личных целей; они будут смотреть на вас, не спуская глаз, будут громко вздыхать, встречая вас в театре или на концерте; но все эти уловки имеют одну цель – завлечь вас и обмануть, сделав своими рабынями! Сопротивляйтесь им, сопротивляйтесь изо всех сил! Вы увидите, что задача эта станет легче, когда вы отбросите все ненужные тряпки и украшения и усвоите себе их одежду, а вместе с одеждой их свободу! Тогда они примут вас как равных, как товарищей, как друзей («Нет, неправда!» – крикнул кто-то на хорах), они отбросят своё глупое, ни к чему не ведущее обожание («Вот это верно!» – крикнул опять тот же голос), и вы займёте то равное с ними положение, которое даст вам возможность, при умственных дарованиях, стать на ряду с гениальнейшими мужчинами века! Свобода! Это слово должно стать лозунгом женщины. Свобода – полная и абсолютная! Боритесь за неё, женщины! Работайте для неё! Умирайте для неё, если нужно, и сопротивляйтесь до последнего вздоха предательскому рабству, называемому любовью, которое налагает на вас мужчина!

Она заключила своё чтение этой бравадой, свернула свою рукопись, ударила по ней рукой и откланялась. Слушатели, разумеется, сильно аплодировали ей, так велико было их добродушие и таким забавным показалось им это чтение.

Когда она надела свой «цилиндр» и ушла с платформы, её опять вызвали, чтобы позабавиться тем, как она приподнимала свою шляпу в ответ на их аплодисменты. Репортёры, сидевшие около меня, встали. Я также встал и начал доставать своё пальто.

– Она очень забавна, – сказал своему товарищу тот, который был с бородой, широко зевая. – Она, кажется, едет в Америку?

– Да, – ответил другой: – там она сделает сборы, наверно!

– Желал бы я знать, – проговорил опять первый, – где находится бедняга её муж?

– Я думаю, далеко, – сказал его друг. – У такого рода женщин не бывает мужей, у них бывают «деловые компаньоны», и в случае несогласия во мнениях они тотчас же расходятся!

Надев пальто, они, смеясь, вышли из залы. Я пошёл за ними. Голова моя горела. Я оглянулся ещё раз на пустую платформу. «Ты можешь ждать, Гонория, можешь ждать долго, если хочешь, чтобы я пришёл условиться, когда мы будем обедать в Гровеноре. Но ты будешь ждать напрасно! Ты не испытаешь более „унижения“ иметь мужа; „презренная“ брачная жизнь никогда более не омрачит твоего удовольствия пользоваться мужской независимостью! Вильям Гетвелл-Трибкин устраняется навсегда с твоего пути; единственным воспоминанием, какое ты будешь иметь о его существовании, будет содержание, уплачиваемое тебе через банкиров с неизменной аккуратностью». Так думал я, смешавшись с толпой, которая спешила к выходу, и слыша шутки и насмешки, обильно расточаемые в адрес женщины-лектора некоторыми из её недавних слушателей.

– Каким проповедником она выступила! – сказал один, проходя мимо.

– Какую дуру она из себя строила! – заметил другой. – Удивляюсь, как ей не стыдно!

– Стыдно! Да разве можно ждать, чтобы женщина в панталонах стыдилась чего-нибудь! Время, когда она могла краснеть, для неё уже миновало!

Услышав это, я поспешил протиснуться через толпу и поскорее выйти на свежий воздух, потому что, если Гонория потеряла способность краснеть, то я краснел за неё, краснел так мучительно, что чувствовал, как горели кончики моих ушей. Мне было так горько слышать, как со всех сторон произносилось имя моей жены с беспечными шутками и лёгкими насмешками, и я вздохнул с облегчением только в прихожей. Здесь около двери стояли двое молодых людей; один из них, по-видимому, поддерживал другого, который почти умирал со смеху. Он хохотал так, что, казалось, не мог остановиться; снова и снова раздавались взрывы его хохота, пока он бессильно прислонил голову к стене и стоял с открытым ртом и закрытыми глазами, держась рукой за бок, и, казалось, готов был упасть на пол от конвульсивных приступов смеха. Товарищ его тоже смеялся, но не так сильно.

– Пойдём домой, друг мой! Пожалуйста, пойдём, – упрашивал он. – Нельзя же всё стоять здесь и хохотать. Вокруг нас соберётся толпа. Пойдём.

– Не могу! – вздыхал хохотавший. – Я упаду по дороге! О, Юпитер! Разве это не сокровище! Удобство мужских панталон! Ха, ха, ха, ха, ха! И она надела их! Ха, ха, ха! Самое лучшее, что она сама надела их! Ха, ха, ха, ха, ха!