Моя чудная жена! - Мария Корелли Страница 19

Здесь она приподнялась с вызывающим видом и направила взгляд полнейшего презрения на меня! Да, я положительно уверен, что она имела в виду поразить этим взглядом именно меня, но он упал также на двух репортёров, которые нагнулись над своими книжками, сдерживая конвульсивный смех.

– Когда я перехожу к обсуждению, – продолжала она трагическим тоном, – второго отдела моего чтения, именно – о преимущественных удобствах, какими пользуются мужчины, вся душа моя возмущается против этого оскорбительного контраста! (Голос с хоров: «Слушайте, слушайте! Продолжайте, молодчик!») Почему, ради неба, почему, спрашиваю я, мужчины должны пользоваться большими удобствами? Они хвастаются своей физической силой! Надолго ли, желала бы я знать, хватило бы их физической силы, если бы они были обременены тяжёлыми платьями, какие носят женщины? Могли бы они ходить по двадцати пяти миль в день в женской обуви? Могли бы они играть в крокет и футбол в женском корсете? Нет! Таким образом совершенно очевидно, что они пользуются большей физической силой только благодаря соответственной одежде; они могут свободно двигать своими членами; они нисколько не стеснены в движениях; они могут выходить во всякую погоду, не опасаясь последствий. Однако нет никакого основания ни в законодательстве, ни в природе, почему бы они должны были пользоваться таким преимуществом. Усвоив себе мужскую одежду, женщины сохранят в значительной мере свою мускульную силу, что в высшей степени желательно. Все беспристрастные и передовые мыслители признают, что мужчины и женщины, рассматриваемые как человеческие существа, абсолютно равны. Поэтому необходимо уравнять всё, что ведёт к установлению ошибочно кажущегося различия между ними. В этом отношении вопрос об одежде – один из важнейших, на который необходимо обратить внимание. Теперь я попрошу вас, милостивые государыни и милостивые государи, посмотреть на меня. (Она беззастенчиво приблизилась к краю платформы.) Есть ли во мне что-нибудь непристойное? («Конечно есть!» – крикнул какой-то несдержанный голос с хоров; но он был заглушен шиканьем.) Мне совершенно удобно. Я хожу свободно. (Она прошлась мужской походкой несколько шагов взад и вперёд. Я откинулся в кресло и закрыл глаза.) Вот здесь у меня, – я снова открыл глаза, – различные удобные карманы, в которых лежат разные вещи, не перемешиваясь. (Я понял, что это была «практическая иллюстрация», и наблюдал её с грустным вниманием.) При этом я напомню вам, милостивые государыни и милостивые государи, что у женщин обыкновенно бывает всего один карман. («Ого, Гонория! – крикнул кто-то в дальнем углу, – а мужнины-то карманы забыла?») Жена моя не обратила внимания на это восклицание и продолжала с полным самообладанием: – Только один карман, которого едва достаточно, чтобы положить в него кошелёк, носовой платок и порт-карт. Тогда как здесь (она указала на левый борт своего сюртука) у меня папиросы – я, разумеется, курю; здесь (новый иллюстрационный жест) карточки, здесь платок, здесь кошелёк, здесь ключи и так далее. Для всего есть место, и всё на своем месте! Жилет, который на мне, сделан из мягкой ткани, обхватывающей фигуру, – он греет и не жмёт. Но ни одна женщина, которая не носила «мужских панталон» не может оценить всё их удобство!

Тут вся сдержанность аудитории пропала, и зала разразилась смехом. С хоров слышались шумные восклицания: «Ура! Верно, молодчик! Продолжай, продолжай!» Смех не прекращался несколько секунд. Репортёр, сидевший слева от меня, с пивной бородой, вытирая влажные от смеха глаза и в избытке весёлости наклоняясь ко мне, проговорил тихо: «Вот так комедия, не правда ли?»

Я взглянул на него грустным ледяным взглядом – я был слишком подавлен, чтобы чувствовать негодование, – но старался улыбнуться и кивнул в знак согласия. Он, по-видимому, был озадачен моим выражением, так как весёлость его исчезла и осталось только выражение удивления. Он подумал немного, потом его борода с запахом пива опять приблизилась к моему уху.

– Вы, может быть, знакомы с нею?

– Я… я знал её когда-то! – мрачно ответил я.

Он посмотрел на меня с ещё большим любопытством.

– Желал бы я знать, где её муж? – заметил он опять.

– Не имею никакого понятия, – сказал я коротко и очень сухо.

Он снова погрузился в задумчивое молчание и начал рисовать миниатюрную карикатуру Гонории на пустой странице своей записной книжки. Между тем она продолжала:

– Я очень рада, милостивые государыни и милостивые государи, что вызвала у вас смех, очень рада потому, что такое отношение с вашей стороны ещё более убеждает меня в достоинстве моей теории! Все великие идеи были всегда сначала осмеиваемы, с тех пор как стоит мир. Применение пара как двигателя, было осмеяно; проведение атлантического телеграфного кабеля было также осмеяно; естественно, что и предложение мужской одежды для женщин, подобно всем другим предложениям реформаторов, должно также вначале подвергнуться осмеянию. Но несмотря на это, оно укоренится – оно уже начинает укореняться – и пробьёт себе дорогу, не взирая ни на какую оппозицию. Некоторые возражения были представлены против моей теории в интересах торговли; вопрос, что станется с обширной отраслью торговли, если женщины будут одеваться как мужчины, выставлялся многими как серьёзное препятствие. Но я говорю, что свобода, здоровье и удобство женщин достойны большего внимания, чем всякая торговля! Пусть торговля сама заботится о своих интересах. Потеряв в одной отрасли, она восстановит равновесие, усилив другую, и мы вовсе не обязаны принимать этого в соображение. Свобода – полная свобода женщины – вот чего мы добиваемся, и эта великая цель будет отчасти достигнута, когда мы обеспечим женщине возможность неограниченно пользоваться теми физическими условиями, какими хвалится и пользуется её бывший тиран – мужчина!

– Скажите, вы будете нянчить ребят в жилетке и панталонах? – спросил кто-то из задних рядов резким носовым голосом, обличавшим американца. Взрыв хохота вновь прокатился по зале. Гонория приняла вызывающий вид.

– Я не считаю себя обязанной отвечать на глупые назойливые вопросы, – резко возразила она. (Крики: «Ого!», «Вот как!») – Сюда, по-видимому, забрался кто-то в нетрезвом виде. Я надеюсь, что его сумеют заставить удалиться.

Молодой человек с жёлтыми зубами засуетился; послышался общий ропот. Кончилось тем, что человек «в нетрезвом виде» вышел вперёд и вытянулся во весь рост. Это оказался видный мужчина со свободными манерами и добродушием, характерным для поселенцев Западной Америки.

– Нет, я не пьян, милая моя, – проговорил он весело, – но я уйду из этой залы с большим удовольствием, чем пришёл сюда. Мне и смешно и досадно слушать эти толки об одинаковости одежды и тому подобный вздор! Подите-ка лучше домой, моя милая, пойдите домой да переоденьтесь в хорошенькое платьице; посидите, наряжаясь перед зеркалом часа два-три, если хотите, и когда станете такой милой и хорошенькой, какой вы можете быть, посмотрите, насколько легче будет тогда управлять мужчинами, нежели болтая всякий вздор с эстрады! Вот всё, что я хотел сказать. Я ухожу, извиняясь, что прервал ваше чтение. Покойной ночи!

Среди улыбок и поощрительных взглядов аудитории высокий человек «в нетрезвом виде» удалился. Я видел, как он по пути потрепал по плечу молодого человека с жёлтыми зубами, который почтительно изгибался пред ним.