Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов Страница 20

Он неоднократно пытался пристроить эту бабушку куда-нибудь — хотя бы даже в реанимацию, просто полежать. Что тут такого? Везде лежат, даже под лестницей, была бы добрая воля. Реаниматолог лично зашикал на Васильева: "Ну ее на фиг! Она у тебя дышит сама, еще чего!" "Могу поставить трубку", — жалобно предложил Васильев. "Ну и поставь! А я — пожалуйста, дырочки обрежу у самых ноздрей, и ничего не будет видно…"

…В ординаторской была открыта форточка, и Александр Павлович с удовольствием раздувал ноздри. Слух его радовался пению птиц и прощальным завываниям бабушки. На тумбочке заклокотал чайник; Прятов прервал свое занятие и заварил чай — крепчайший, без пяти минут чифир.

Он только сделал первый глоток, как приятные звуки обогатились тревожными. Что-то кому-то кричала Марта Марковна, и кто-то отвечал ей визгливым, сварливым голосом. Послышался быстрый топот слоновьих ног, означавший, что старшая сестра сейчас войдет и сообщит Прятову какие-нибудь дурные новости.

Молодой доктор, Александр Павлович на лету схватывал основы коммунально-профессиональной жизни.

— Нет, вы только посмотрите, Александр Павлович, — Марта Марковна начала говорить еще из-за двери. — Пойдите и полюбуйтесь на вашего красавца, Александр Павлович, — пригласила она, явившись во всей полноте.

Прятов вытянул шею, как гусь, словно прицеливался ущипнуть Марту Марковну.

— Хомский? — угадал он, растягивая "с" до ультразвукового свиста.

— Хомский, — подтвердила та со зловещим торжеством. — Упал на лестнице и треснулся башкой. Сидит, блюет и охает. Дурак дураком, прости Господи.

— Пьяный? — с надеждой осведомился Прятов, ибо нетрезвость Хомского могла послужить хоть какой-то зацепкой, позволяющей его вышвырнуть.

— Трезвый, как стекло.

— Значит, блюет? — безнадежно переспросил Александр Павлович через плечо, выходя в коридор. И пошел к лестнице, не дожидаясь ответа. Все было ясно. Если человек, да еще трезвый, треснулся головой и блюет, то у него, как минимум, сотрясение мозга. Еще дней пять проваляется точно, если не больше. Хомский сумеет и десять. И двадцать. И вообще он не выпишется никогда, останется здесь навечно, и переживет Прятова, и похоронит его. Будет стоять в вестибюле и таращиться на черное траурное объявление о смерти старейшего доктора больницы, ветерана труда, Александра Павловича. Еще и деньги отправится собирать с больных, якобы на поминки.

Александр Павлович вернулся, позвонил в неврологическое отделение. Сплавить мерзавца туда, разумеется, не удастся, но осмотреть его обязаны. Потом снова направился к лестнице.

Хомский сидел в середине лестничного марша, держался за свою продолговатую голову и скулил. Чуть ниже образовалась многозначительная лужица, в которой угадывалась съеденная на завтрак пшенная каша.

— Хомский, что случилось? — Прятов остановился позади Хомского: навис над ним, со скрещенными руками.

— Оступился я, доктор, — жалобно простонал тот. — Шел себе вниз, тихонечко, за перильца держался…

— Значит, за перильца, — кивнул Александр Павлович. — Аннушка маслице разлила, — добавил он фразу, которую Хомский не до конца понял — хотя что-то такое забрезжило, вспомнилось из книг, прочитанных до злополучной травмы. — Куда же вы, позвольте спросить, шли?

— К физиотерапевту. К Леониду Нилычу.

— Зачем вам к Леониду Нилычу? На что вам Леонид Нилыч? Я собирался вас выписать завтра! Можно подумать, вы не знали!

— Процедурку последнюю хотел попросить. Мне горный воздух очень помогает.

— Я вам направление выпишу на Эверест, — не сдержался Прятов. — На Луну.

Он склонился над Хомским, с силой отвел ему руки и осмотрел голову. Ощупал и нашарил мягкую шишку, возле вмятины. Хомский в изнеможении застонал.

— Подымайтесь, — велел Прятов. — Давайте, оперативно. И ножками, ножками в палату. Каталки не будет…

— Да я же и не прошу, — забормотал тот и начал медленно подниматься на ноги. — Я все понимаю… я обузой не буду, я тихонечко полежу пойду…

…Васильев, когда Александр Павлович доложил ему о несчастье, постигшем Хомского, матерно выругался.

— Мало нам убийства — теперь еще внутрибольничный травматизм припаяют. Лестницы, скажут, моете и не вытираете…

Он замолчал и церемонно поклонился Вере Матвеевне, невропатологу — толстой, неопределенного возраста женщине в круглых очках и с мрачным лицом, которая уже несла себя по коридору, поигрывая резиновым молоточком.