Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - Фредерик Дар Страница 20

Но Почтенный не любит простоев в работе. Он исходит из принципа, что думать должен начальник, тогда как подчинённые должны действовать.

— Друзья мои, — говорит он, — я вас слушаю.

Берю прочищает слизистую в руку, свернутую трубочкой, вытирает её о штанину своих фланелевых брюк и, имитируя ртом звук, который невоспитанные люди делают анусом, роняет проникновенным голосом:

— Ну, блин!

При всей лаконичности фраза не лишена выразительности и к тому же хорошо выражает общее настроение. Но она не удовлетворяет Старика, и он роняет с презрением:

— Это всё, Берюрье?

Толстяк качает головой уклончиво-отрицательно.

— Как сказать, — добавляет он не совсем положительно, но все же с надеждой…

Пинюш, чьи фургонные беды удалось залить несколькими бокалами мюскаде, скрещивает руки великомученика.

— Преступление или самоубийство? — говорит он намёками.

Пожиманием плеч Старик заставляет его опустить свои веточки. Тем временем месье Феликс поднимается со своего места и начинает говорить, передвигаясь взад и вперёд короткими и скачкообразными шагами. Так, наверное, он даёт уроки в лицее «Вавилон».

В образовании, так же как и в правосудии, есть «сидящие» и есть «стоящие». Одни наставляют, другие ходят и наставляют. Первые бросают знание в лицо слушателям, другие его сеют.

Месье Феликс — из нервных. Кроме поразительной особенности, о которой я уже рассказал ранее, у него есть еще одна, которая состоит в том, что он встряхивает руками, когда говорит, как женщины со свежим маникюром на ногтях.

— Господа, — говорит он с рассеянным видом, — пишите:

Пункт «а»: четверо пропали, но ни одного трупа!

Пункт «б»: один исчез на берегу.

Пункт «в»: ни возраст, ни национальность, ни пол не имеют значения!

Бугай считает уместным сострить, как он умеет:

— Эй, послушайте, Феликс, зря вы насчёт пола! Если у тебя в штанах Вандомская колонна, о некоторых вещах лучше не вспоминать.

Феликс как будто выходит из глубокого сна.

— Берюрье, за дверь! — говорит он сухо, щёлкая пальцами.

— За что? — лепечет провинившийся.

— Немедленно! — лает преподаватель.

Его авторитет настолько велик, что Толстяк, вдруг став послушным, как в детстве, краснеет до самых ушей и выходит, качая головой. Он застывает позади стеклянной двери и смотрит на нас глазами наказанного пса.

Инцидент тем не менее не повлиял на красноречие месье Феликса.

— Пункт «г», — продолжает он, — злоумышленник не мог быть пассажиром (и это также мой аргумент), ибо для этого нужно, чтобы один и тот же турист побывал в круизе четыре раза подряд. Он также не мог быть из технического персонала, ни из кухни, ибо эти люди не имеют никакого контакта с пассажирами.

Пункт «д»: надо уточнить, все ли пропавшие проживали в одной и той же части корабля, эта деталь может быть интересной.

Пункт «е»: сосредоточить наше внимание на острове Деконос, в том месте, где убрать труп (если допустить, что был труп) труднее всего. Чтобы избавиться от трупа в открытом море, достаточно одного движения. На берегу возникают сложности. Из четырёх исчезновений, господа…

Он умолкает, моргает и шлёпает по затылку Пинюша.

— Пино! Не ковыряйте в носу, когда я говорю, это отвратительно.

— Извините меня, господин учитель, — лепечет Рухлядь.

— Как я сказал, — продолжает Феликс, — исчезновение на Деконосе — самое удивительное из четырёх, ибо оно отличается от остальных. Хочу пояснить, двоеточие. Поскольку преступник, скорее всего, принадлежит к плавсоставу, он смог отладить на борту хорошо действующую систему — и мы должны её раскрыть, — которая позволяет похищать некоторых пассажиров, а затем избавляться от них. Надо полагать, что на «Мердалоре» у него должны быть какие-то функции, привычки, помещения, время и, может быть, сообщники, и это позволяет ему осуществлять похищения с максимумом скорости и минимумом риска. Но на острове Деконос он наткнулся на тысячу осложнений, и, мне кажется, он вынужден был избавиться от французского гражданина «по тревоге», потому что последний стал представлять собой большую опасность, и ему пришлось нейтрализовать его, чего бы это ни стоило.

Тишина. Увлечённые выступлением, мы слушаем и наблюдаем за пируэтами Феликса в салоне. Его венец из седых волос напоминает использованную мыльную пену. Стёкла очков в золотой оправе настолько грязные, что за ними едва видны его близорукие глаза. Ему бы поставить стеклоочистители. У него выпуклый лоб. Голова напоминает перевёрнутую грушу. Этим вечером он надел серый костюм с леопардовыми пятнами. И как всегда, на нём белая рубашка, твёрдый воротничок фасона «Топаз-Премьер» прошлого века, а также чёрный галстук.

Берюрье стучит в стекло.

— В чём дело? — тявкает Феликс.

Толстяк приоткрывает дверь и щёлкает пальцами.

— Мсье, мсье, можно войти? Я буду себя вести хорошо.

— Хорошо, садитесь на своё место, Берюрье, — бормочет Рассеянный. — Но при первой выходке я вас отправлю к надзирателю.

Он стучит указательным пальцем по мраморной поверхности круглого столика.

— Господа, пишите! Впредь можно заключить…

Стараясь реабилитироваться, Берю пишет в блокноте, высунув свой бесподобный телячий язык до грудной кости.

— …что похититель, — продолжает Феликс, наклоняясь к Толстяку.

Он треплет его за ухо.

— Пишется через «е» в конце слова, Берюрье!

— Мерси, мсье! — сюсюкает Бугай.

— …что похититель имеет на борту помещение… О чём я говорил, Берюрье?

Пухлый не слушал и вздрагивает.

— Вы к тому, что этот тип кого-то имел в помещении, мсье?

— Вы мне перепишете урок десять раз к завтрашнему дню!

— Но мсье…

— Двадцать раз!

Будучи легко возбудимым, Берю плачет.

— Слушайте, Феликс, я не знаю, с чего вы на меня взъелись, но вы перегибаете палку!

— Молчать!

Учитель поворачивается к Старику, который смотрит на него с любопытством.

— Он всегда такой? — спрашивает он, показывая на Толстяка.

— Всегда! — улыбается Босс.

Учитель качает головой.

— Этот индивид умственно отсталый, извращенец, и он неспособен жить в обществе.

На этот раз Берюрье не выдерживает.

— Слушай-ка, Феликс! — по-бычьи взрёвывает он. — Что ты гонишь, парень! Если у тебя тыква не варит и ты думаешь, что ты находишься в своём классе, это твоё личное дело, но я тебе не позволю оскорблять человека, который берёт тебя в круиз вместе с собой и своей женой. Я не потерплю оскорблений от чудилы, которому надо становиться в метре от писсуара, чтобы отлить.