Серьезные мужчины - Ману Джозеф Страница 19

Кларк Кент шагает по мостовой безлюдной пражской улицы. Холодное сумрачное утро. Мимо идет красивая девушка в короткой юбке. «Вот это куколка. Хочу себе такую. Я же Супермен», – говорит Кент. Увязывается за ней. Она заворачивает в маленький пустой переулок. Кент превращается в вихрь и делается Суперменом. Преграждает ей путь.

«Супермен!» – говорит она восхищенно.

«Не крутнуться ли нам, милочка?» – говорит он.

«Кхм… простите… у меня тетушка хворает. Мне пора идти. Но какой милый сюрприз. Что это вы тут со мной прохлаждаетесь? Вам разве не надо мир спасать, Супермен?» – И она, уходя, оборачивается – махнуть на прощанье. Однако, повернувшись, вновь видит его перед собой, и снова он не дает ей пройти.

«Вы уверены, что ничего не хотите, милочка?»

Девушка смущается, но не успевает и отозваться, как Супермен сдирает с нее одежду и хохочет. Она кричит, а он меж тем швыряет ее на тротуар, снимает плащ и пытается выпутаться из трико.

«В таком наряде по-быстрому не побалуешься», – говорит он.

И вдруг появляются полицейские машины с мигалками.

«Супермен!» – вопит полицейский. В руках у него красный плащ. Другие копы наставляют на Супермена стволы. Из окон над улицей выглядывают люди.

«Черт! – говорит Супермен и при этом выглядит уставшим. – Ну неужели опять придется». Он взмывает в воздух, облетает планету тысячу раз и набирает прыть больше скорости света, отчего Время идет вспять. Планета начинает вращаться в обратную сторону. Жизнь на Земле перематывается назад, к той точке, в которой смазливая девушка идет по переулку.

– Невозможно, – сердито пробормотал Ачарья. (Ему никогда не нравилось, если так обращались со Временем.)

Вот во что превратилась и вся современная физика. Обращение течения времени, черные дыры, темная материя, темная энергия, невидимость, разумные цивилизации. Волнительная чушь. И в ней деньги.

Опарна воображала молодого мужчину с пылкими очами, вытянутое костистое лицо, волосы тщательно причесаны. Красавец, думала она. Что такой мужчина сказал бы миловидной сепийной девушке?

– Как дела с криопробоотборником? – спросил оперный голос Ачарьи, разрушая древний мир, который она прилежно сотворила у себя в голове. В нее вперялись его слоновьи глаза.

В приемной Айян Мани разбирал курьерскую и обычную почту. Ачарья читал лишь некоторую курьерскую корреспонденцию, отобранную по случайному принципу. Он никогда не вскрывал обычную почту – эти грустные проштемпелеванные конверты, хотя ежедневно получал не меньше пятидесяти писем от обывателей, которые считали, что у них научный склад ума или, хуже того, – что они сформулировали ошеломительные новые теории. Читал эти письма единственный человек – Айян, и он знал, как снова заклеить вскрытый конверт. Как-то раз Айян выкинул все обычные письма в корзину, а Ачарье принес только курьерскую почту. Старик некоторое время взирал растерянно. В закономерности наметилась аномалия. Обычная почта, курьерская почта – вот что он приготовился увидеть. И он спросил Айяна, где же она, простая почта, и, узнав, что́ секретарь сделал с ней, наказал никогда ничего не выбрасывать. Письма были для Ачарьи внятной математической подсказкой, какое место он занимает в общественном сознании. Он в некотором смысле желал присутствовать в умах людей, хотя на дух не выносил их соображений.

Айян принес письма, курьерскую почту и факсы и уложил всё на стол. Подвальная фифа обсуждала с Ачарьей, как и откуда отправлять шар в небо. Айян глянул на один телефон. Трубка исправно лежала не вполне на рычаге. Вот и славно. Он вернулся на свое место в приемной, снял трубку и принялся слушать разговор между Опарной и Большим Человеком.

Через полчаса Айян положил трубку на место и задумался, можно ли как-то рассказать Одже Мани, сколь абсурдны занятия так пугавших ее местных мужчин и женщин. Старик хочет найти в атмосфере микробы, летящие сюда из космоса. Молодая женщина совсем скоро приступит к изучению двух бутылок с воздухом. Вот чем эти люди занимаются. Это их работа. В настоящем мире, вне стен Института, это смотрелось еще страннее. В автомобилях проезжали царственные мужи, отрезанные от мира на заднем сиденье, они глазели в ноутбуки по дороге на работу, где примутся измышлять способы дурить людям головы, чтобы те покупали колу, или какую-нибудь страховку, или презерватив в крапинку. Или вкладывать чужие деньги в акции. Кто-то из них писал в газеты о том, что все больше женщин увлекается крикетом, или почему Афганистан важен для Пакистана, или что-нибудь в этом роде, а кто-то потом станет за ними переписывать, еще кто-нибудь фотографировал, кто-то рисовал, кто-то корчил рожи перед камерой. Примерно этим занимались большие люди, рантье тысячелетий, в конце туннеля времени – вот что они делали. Такой работой и он мог бы заниматься – любой такой работой. Да и Оджа. И жили бы они в доме с лифтом, а когда ходили бы в рестораны, где изможденные мужчины паркуют автомобили толстых мужчин, не пугались бы ни покоя прохладного воздуха внутри, ни запаха изысканных приправ, ни сложных названий рыбных блюд. Это же так просто – быть большими людьми. Для этого нужно просто родиться в доме, где рождаются такие люди.

Ади такой удачи не перепало, но однажды он окажется среди этих людей. Айян подумал о своем сынке, о его громадных глазах, в мать, о его неестественном покое. Ум Айяна неизбежно метнулся к тому, что произойдет через несколько часов. Он почувствовал, что немного нервничает, и ему понравилось, как дрожат у него пальцы.

В тот вечер Айян, катясь в институтском автобусе-челноке до станции Чёрчгейт, смотрел на этот идиотский город, впавший в истерику возвращения домой. (Можно подумать, все тут едут домой впервые в жизни.) В сумерках, которые сейчас сделались цвета пыли, в ярости гудков, что были государственным языком, поскольку гудение имело свойство морзянки, машины сгрудились вокруг автобуса, словно муравьи, влекущие труп гусеницы. В расщелинах, где заканчивался один бампер и начинался другой, сновали люди и болтались, дудя, мотоциклы. Даже на дорогах своя кастовость. Автомобили со спесиво нахмуренными радиаторами – брамины. Они выше мотоциклов, а мотоциклы – выше пешеходов. Велосипедисты – ниже нижнего: их в упор не видят даже пешеходы. Автобус во всем этом тоже чем-то был, и Айян решил, что это он сам, Айян. Безродный, зато внушительный и выше любой маеты. В любой ситуации в этой стране, подумал Айян и бесследно хмыкнул, всегда найдется и брамин, и неприкасаемый.

Автобус полз сквозь вечернюю жизнь, а пробка все уплотнялась. Места на дороге не осталось совсем. Человек на велосипеде ехал по тротуару. Он попытался нырнуть на проезжую часть, и его тут же сбила машина. Он упал, но ухитрился подняться. Вид у него был потрясенный. Ах как Айяну такое нравилось. Вот он, индиец, катается как попало, а потом гляньте-ка на его лицо, когда он во что-нибудь влетает. Ошарашен.

Эта страна превратилась в цирк – и поделом ей. В наши дни брамины стали для остального мира тем, чем когда-то были для браминов предки Айяна. Брамины и все остальные привилегированные, которых Айян совокупно держал за браминов, в глазах рассудительного белого человека сделались жалкими отсталыми клоунами. И в этом была месть далитов. Теперь они стали нацией и угнетали браминов, разводя непреодолимый кавардак на улицах. Браминам некуда было податься – только молча страдать или уезжать в невегетарианские края. Их женщины больше не могли спокойно ходить по улицам. Светлокожие мальчики пихали их в бюсты локтями.