Военный Петербург эпохи Николая I - Станислав Малышев Страница 67

Обер-офицер и рядовой Л.-гв. Кирасирского Его Величества полка в 1833–1843 гг.

Известный поэт Афанасий Афанасьевич Фет в 1853 году был прикомандирован, а затем переведен из штабс-ротмистров Орденского кирасирского полка в Л.-гв. Уланский Наследника Цесаревича полк младшим поручиком. Разумеется, такого чина, как «младший поручик», в русской армии не существовало, но такая формулировка в приказах была. Дело в том, что среди офицеров полка, состоящих в одном чине, самым старшим считался тот, кто раньше всех был произведен в этот чин, и так далее, по времени производства, а самым младшим — тот, кто последним получил этот чин. В таком порядке офицеры каждого чина и располагались в полковых списках. Старший из поручиков мог первым рассчитывать по получение чина штабс-ротмистра, за ним продвигался на первое место следующий, а младший должен был дожидаться, пока сам не станет старшим. Офицер, попавший в полк со стороны, то есть путем перевода из другого полка, невольно нарушал этот порядок. Сам Фет писал об этом: «На следующее утро мне предстояло явиться в полной форме к командиру полка генералу Курселю и благодарить его… Н.Ф. любезно вызвался проводить меня ко всем офицерам, начиная со старшего полковника и до младшего корнета. Все были чрезвычайно любезны, не исключая и корнетов, которые, как оказалось потом, сильно дулись на кирасирского штабс-ротмистра, который, переходя в полк младшим поручиком, садился им всем на шею». [127]

Гвардейских офицеров могли переводить в армию в качестве наказания, в том числе и с положенным повышением на два чина. В отдельных случаях — тем же чином. Например, Александр Ефимович Рынкевич был в 1822 году выпущен корнетом в Л.-гв. Конный полк. В 1826 году из корнетов конной гвардии переведен в Бакинский гарнизонный батальон прапорщиком. Такое резкое падение объясняется тем, что Рынкевич был связан с декабристами. Хотя он и не заслужил каторги, как активные члены тайных обществ, но все же поплатился своим положением.

Великому поэту Михаилу Юрьевичу Лермонтову за сравнительно недолгое время своей военной службы пришлось поменять несколько полков. В 1834 году он был выпущен корнетом в Л.-гв. Гусарский полк, а в феврале 1837 года, за дополнительные 16 строк стихотворения «Смерть поэта», которые возмутили императора своей дерзостью, переведен на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк, прапорщиком (в драгунских полках чины назывались, как в пехоте). В октябре того же года благодаря хлопотам своих заступников переведен под Новгород в Л.-гв. Гродненский гусарский полк, корнетом. В марте 1838 года переведен тем же чином в свой родной Л.-гв. Гусарский полк, в Царское Село. В апреле 1840 года за дуэль с де Барантом Лермонтова переводят из поручиков Л.-гв. Гусарского полка снова на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, тем же чином.

М.Ю. Лермонтов. Автопортрет в форме Нижегородского драгунского полка. 1837–1838 гг.

Гвардеец мог и по своему желанию перейти в армию, если находил это полезным для себя. Например, Платон Иванович Челищев был в 1825 году выпущен прапорщиком в Л.-гв. Преображенский полк, дослужился до капитана, но в 1836 году перевелся на Кавказ. Вскоре последовала женитьба и выход в отставку, но в 1841 году Челищев снова поступает на службу, в Грузинский гренадерский полк, подполковником. Здесь, на Кавказе, в делах против горцев он получил и чин полковника, и полк, а также, будучи хорошим рисовальщиком, оставил после себя несколько альбомов, отражающих внешний облик и характеры солдат, офицеров, казаков, чиновников, дам и представителей кавказских народностей.

Тема Кавказа заслуживает более подробного отступления, поскольку так или иначе затрагивала многих гвардейских офицеров. Уже много лет длилось покорение Кавказа, которое имело вид постоянной войны с ежедневными мелкими стычками, перестрелками, с набегами горцев, грабивших казачьи станицы, и экспедициями больших русских отрядов вглубь непокоренных районов. На Кавказ не только ссылали провинившихся. Офицеры из гвардии часто попадали туда по своей воле, и у каждого были на то свои причины. Преображенец Колокольцев писал: «Странное дело, что такая за страна был тогда Кавказ! Всякий, кто только начинал ощущать невзгоду в жизни, спешил на Кавказ; тот, кто безнадежно влюбился, летел на Кавказ; тот, кто в Петербурге, бывало, наделает каких-либо глупостей, избирает местом жительства все тот же Кавказ». [128]

Кавказ, воспетый А.С. Пушкиным, М.Ю. Лермонтовым, Марлинским, окруженный романтическим ореолом, с яркой экзотической природой, воинственными народами в живописных костюмах, постоянной опасностью, всегда привлекал молодых людей, давая возможность насытиться романтикой, удовлетворить свое честолюбие и через некоторое время снова вернуться в петербургские салоны, чтобы рассказывать о своих подвигах в делах против горцев, красоваться наградами и хвастаться коллекцией восточного оружия, ковров и бытовых предметов.

П.А. Челищев. Автопортрет. 1844 г.

Здесь можно даже провести некоторую параллель со средними веками, с европейским рыцарством эпохи крестовых походов, которое тоже отправлялось в дальние края воевать с мусульманами, попутно перенимая элементы восточной культуры. С 1830-х годов рыцарские времена были в большой моде, общество зачитывалось романами Вальтера Скотта, в интерьере и архитектуре зданий стала появляться готика. Сам император Николай I увлекался рыцарством, видя в нем образец чести, благородства, преданного служения. Любящие близкие люди называли государя рыцарем. В 1842 году он организовал в Царском Селе реконструкцию рыцарского турнира, запечатленную художником Верне в картине «Царскосельская карусель». Император с наследником Александром Николаевичем и зятем, принцем Максимилианом Лейхтенбергским выезжают верхом в настоящих рыцарских доспехах, императрица Александра Федоровна и дочери — в средневековых дамских платьях, младшие сыновья одеты в костюмы пажей.

Бывший тогда в большой моде писатель Марлинский, как ни парадоксально, даже в противниках, свирепых джигитах, видел подобие рыцарей: «Я, как умел, вернее старался изобразить… ужасающие красоты кавказской природы и дикие обычаи горцев — этот доселе живой обломок рыцарства, погасшего в целом мире. Описал жажду славы, по их образцу созданной; их страсть к независимости и разбою; их невероятную храбрость, достойную лучшего времени и лучшей цели». [129]