Сестра милосердия - Михаил Федоров Страница 6

Час плывёт. Только перестаёт грести — его начинает сносить к берегу.

Гребёт-гребёт… Второй час плывёт… А его всё равно сносит… Гагру уже строчкой видно.

Корабли, которые продолжали ходить, проплывали недалеко, и Сергей думал: «Уж, может, лучше на них!»

Грёб, казалось, из последних сил… Думал: «Ещё хорошо, что обычную лодку-двухместку взял, здоровенную бы не смог так».

Грёб. Пять часов… Гагру переплыл. Видит, часа полтора остаётся до рассвета.

Думает: «Подплыву к берегу, выберу безлюдное место. Лодку вытащу. И уже в кустах отлежусь. Если надо, день пережду. И потом линию фронта переплыву».

Подплыл к берегу, лодку вытащил, попытался спрятать. Искал не болотистое место, а колхидская низменность такова, что везде болота.

«Тут не переночуешь. Надо посуше найти». И пошёл-пошёл. Вышел на железную дорогу. Она тянулась вдоль моря. Решил: «Вперёд пройду и определюсь».

Вдалеке слышалась перестрелка. Ничего не значащая, обычная на линии фронта трескотня.

3

Уже начало светать, но ещё было темновато. Сергей чуть не спотыкался от усталости: «Ещё немного пройду». Понимал, что впереди линия фронта, но не рассчитал, что так близко окажутся грузины.

Со всех сторон на него кинулись с автоматами:

— Кто такой?..

— Что такой?..

По-грузински.

Он не понимал по-грузински, знал лишь отдельные слова. Он и по-абхазски плохо понимал, хотя часто бывал среди абхазов.

У него висел на поясе нож. Он схватился за ручку ножа, но даже вытаскивать не стал. Четыре автомата смотрели в лицо. Это только в кино можно разметать четверых. И что толку, если они его застрелят и он просто так сгинет: Наташи не увидит, никакой пользы не принесёт!

С ним стали говорить по-грузински. Потом видят, что он не понимает, — по-русски:

— Кто такой?

Сергей:

— Иду…

— Как идёшь?

— В Сухуми…

Не стал говорить, что в Гудауту. Его вывели на насыпь. Обыскали.

— Опа! — нож нашли.

Рюкзак сняли. В рюкзаке — военная форма.

Когда его повели, он подумал: «Хана». Окажись он в аналогичной ситуации у моджахедов, ему бы отсекли голову.

Мысленно прокручивал: «Если скажу, что воевать иду, а они форму нашли, сразу расстреляют. Скажу: на побывку еду. Но в военном билете записано, что давно в запасе. Если не на побывку, а домой? Хотя как домой? Дом-то в Уфе…» Его подвели к домику. Штаб. Нашли военный билет, а в нём место рождения — Уфа.

Как начали кричать: — Абхазский боевик!

Ведь форма из армии — камуфляж.

— Рембо!

Два грузина схватили его за руки тащить к выходу, когда их старший заорал:

— В Гагру его!

Сергея повезли в город. Он сидел в УАЗе, зажатый с обеих сторон двумя гвардейцами, и, глядя на блестевшее вдали зеркало моря, сокрушался: «Эх, Серёга! Промахнулся. Ещё бы проплыл чуток — был бы у абхазов».

Ему изменило сопутствовавшее с Афганистана везение.

Привезли в Гагру. На повороте в двухэтажном доме с правой стороны, если ехать с Псоу, находилась милиция. Здесь в прежние времена всегда стояло много машин, но и на этот раз их было не меньше. Хотя теперь среди них торчали «бээмпэшки», около которых галдели гвардейцы.

4

Сергея завели в коридор изолятора временного содержания и втолкнули в одну из камер, где теснилось человек пятнадцать. Там были абхазы, армяне, греки, русские. Сюда привозили тех, кого задержали при переходе границы, линии фронта, кто просто подозревался в сочувствии абхазам, кто оказывался нелояльным к грузинским властям.

Увидев военную форму Сергея, грузины стали разбираться.

Пока не били, а угрожали: — Мы тебе покажем!

Сергей:

— Показывайте…

Они его пугали.

Потом подняли на второй этаж к свану — верзиле в военных брюках и чёрной майке, без погон и каких-либо знаков отличия — по имени не то Лухум, не то Лукум. Его соседи по камере называли комендантом Гагры.

«Медведюга!» — определил верзилу Сергей после того, как комендант избил двух абхазов, у которых, как и у него, руки были связаны за спиной.

Когда очередь дошла до Сергея, сван попробовал пальцем остроту лезвия ножа, отобранного у Сергея, и резко отдёрнул. Воткнул нож в стол и сказал на ломаном русском:

— Ты боевик!

— Нет, — ответил Сергей.

— А форма откуда? — Служил…

— Где?

— В Афгане.

— В каких частях?

— Нельзя говорить.

— Мне всё можно.

— Дал подписку…

Нож вонзился в косяк двери над ухом Сергея. В следующую секунду Сергей слетел со стула в угол, сжимая зубы и сдерживаясь, чтобы не кинуться и не вцепиться собачьей хваткой в ногу горца.

Сергей пришёл в себя на бетонном полу только после того, как его окатили из ведра водой.

— Что ж ты с биджориками грызёшься? — склонил к Сергею лысую, как бильярдный шар, голову абхаз.

«Кем-кем, какими биджориками?»

— Ведь с ними что с баранами! — продолжил абхаз.

Перевернул Сергея на спину.

— Как тебя зовут? — Алхас… Можно — Хасик…

Абхаз помог перебраться на лежак, протёр лицо Сергея от крови, дал сухую рубаху и штаны.

Сергей познакомился с Алхасом. Тот тоже пробирался домой, но только не в Гудауту, а в Сухуми. Он из Москвы, куда уехал ещё в детстве с матерью. Отецабхаз с ней развёлся, а сам остался в Сухуми. Вот Алхас и рванул к отцу, когда узнал о войне, и тоже оказался в застенке. Его взяли на дороге у «Гребешка».

Арестантов объединило прошлое. Хасик тоже служил в спецвойсках. Но только в спецназе. Служил в Карабахе, в Степанакерте, в Макдакерте. Уволился летом, а когда оказался в Москве и узнал о войне, поспешил на родину.

Вот что рассказал Хасик, когда камера погрузилась в дремоту лампочки, свисавшей с потолка.

— Сван меня спросил: «Куда едешь?» Я: «В Сухуми». Он же видел, где я родился. В военном билете есть отметка.

«У меня тоже отметка», — еле моргнул Сергей.

— «А что два месяца едешь?» — продолжал сван. Там же стоит дата увольнения.

«И у меня стоит», — Сергей.

Алхас:

— «Пока к одному заехал… Пока к другому… Выпили… Вот полтора месяца и прошло…» — «Что ж, — смотрит на меня, как на кролика. — Логично». — «Пока отмечали… — я гну своё. — У одних дома, у других… А тут поехал — и на тебе!» — «А форма чего?» — спрашивает. — «Форму же все на дембель берут».