Империя солнца - Джеймс Грэм Баллард Страница 51

— Джим!… Ты там, наверху?… Тебя не задело?…

На заваленном мусором полу актового зала стоял доктор Рэнсом и кричал вверх, в сторону балкона. Пробежка от самого блока D далась ему нелегко, и легкие ходили ходуном под обтянутыми кожей ребрами. За годы, проведенные в Лунхуа, он стал как будто бы еще длинней, но складывалось впечатление, что теперь его мосластый костяк держится исключительно на ветхом такелаже сухожилий. Его единственный здоровый глаз над ржаво-рыжей бородой уже успел ухватить на балконе макушку Джима, белую от пыли — как будто, пережив налет, мальчик в одночасье поседел.

— Джим, иди скорее в больничку. Сержант Нагата сказал, что на поверку ты можешь остаться у меня.

Джим вынырнул из задумчивости. Зловещее гало, оставленное сгоревшим американским летчиком, по-прежнему стояло над пустынными полями, но он решил ничего не говорить доктору Рэнсому об этой оптической иллюзии. С пагоды сирена завыла — сигнал отбоя воздушной тревоги, и его тут же подхватил клаксон на караулке. Джим слез с балкона и протиснулся вниз по лестнице.

— Я здесь, доктор Рэнсом. Меня, кажется, чуть не убило. А еще кто-нибудь в лагере погиб?

— Будем надеяться, что нет. — Доктор Рэнсом облокотился о балюстраду и смахнул с бороды пыль полями китайской соломенной шляпы. Налеты явно действовали ему на нервы, но во взгляде, которым он смотрел на Джима, была не только усталость: там было еще и терпение. После налетов, когда охранники начинали кричать на заключенных и даже бить их, он часто срывался на Джима, как будто именно Джим был во всем этом виноват. Он провел рукой по голове мальчика, стряхнув цементную пыль и заодно убедившись в том, что нигде под волосами нет крови. — Джим, мы же с тобой договорились, что во время налетов ты не будешь лазать на балкон. Японцам и без того всегда есть к чему придраться — они могут подумать, что ты пытался подавать американцам какие-то сигналы.

— А я и правда пытался, только они меня не видели. «Мустанги» — они такие скоростные. — Джим любил доктора Рэнсома и хотел, как мог, убедить его, что все в порядке. — Я сделал домашнюю по латинскому, доктор.

Но доктора Рэнсома, к немалому удивлению Джима, в данный момент совершенно не интересовало, выучил он глаголы или нет. Доктор повернулся к Джиму спиной и быстро пошел к больничке, кучке бамбуковых лачуг, которые заключенные, здраво оценив медицинские возможности лагеря Лунхуа, выстроили рядом с кладбищем. Поверка уже началась, и на дорожках между бараками было пустынно. Японцы-охранники заходили в дома и попутно били прикладами винтовок последние, чудом уцелевшие, оконные стекла. На этой мере предосторожности настоял господин Секура, комендант лагеря, для того чтобы уменьшить опасность поражения заключенных взрывной волной. В действительности же это было наказание за воздушный налет, которое заключенные смогут по достоинству оценить, чуть только наступят сумерки и из гнилых прудов вокруг лагеря полетят тысячи комаров-анофелисов.

На крыльце блока Е, одного из чисто мужских общежитий, сержант Нагата орал на старшего по блоку, мистера Ролсона, органиста из шанхайского кинотеатра «Метрополь». За спиной у сержанта стояли трое охранников с примкнутыми штыками, так, словно из общежития в любой момент мог вырваться взвод американских морских пехотинцев. Сотни оборванных заключенных терпеливо дожидались окончания сцены. Шел последний год войны, и японцы за последнее время сделались весьма неуравновешенны и опасны.

— Доктор Рэнсом, а что будет, если американцы высадятся в Усуне?

Этот порт в устье Янцзы был ключом к Шанхаю со стороны реки. В лагере все говорили про Усун.

— Очень может статься, что американцы высадятся именно в Усуне, Джим. Я всегда считал, что тебе самое место у Макартура в штабе. — Доктор Рэнсом остановился, чтобы перевести дыхание. Он с видимым усилием втянул воздух в туго обтянутую кожей грудную клетку, глядя на собственное отражение в полированных носках туфель Джима. — Постарайся об этом не думать — у тебя и без того голова забита бог знает чем. Американцы там могут и не высадиться.

— Если они устроят высадку в Усуне, японцы просто так им порт не отдадут.

— Да, Джим, они станут драться. Как ты совершенно справедливо — и вполне лояльно по отношению к японцам — заметил, они самые смелые солдаты в мире.

— Ну…

Про смелость Джиму говорить не хотелось. Война не имела ничего общего со смелостью. Два года назад, когда он был совсем еще мальчишкой, ему казалось важным выяснить для себя, чьи солдаты самые смелые, — отчасти для того, чтобы хоть как-то сориентироваться в совершенно разладившемся мире. На первом месте были, естественно, японцы, на последнем — китайцы, а британцы болтались где-то посередине. Но теперь Джим думал об американских самолетах, которые утюжат небо, как хотят. Какими бы смелыми ни были японцы, они ничего не могли сделать против этих красивых и легких на ходу машин.

— Японцы очень смелые, — признал свое поражение Джим. — Только от смелости сейчас уже ничего не зависит.

— Я в этом не совсем уверен. Вот ты, — ты смелый, а, Джим?

— Нет… да, нет, конечно. Разве что при случае, — здраво оценил себя Джим.

— А мне кажется, что смелости тебе не занимать.

Доктор Рэнсом сказал это как бы между делом, но что-то в его реплике неприятно резануло Джима. Он явно был на Джима сердит, как будто и в самом деле «Мустанги» налетели на лагерь именно по его вине. Может быть, доктор Рэнсом просто чувствует, что Джим научился радоваться войне? Джим раздумывал над этим до самой больнички. На земле возле ветхого бамбукового крыльца лежал неразорвавшийся шрапнельный заряд. Он тут же подхватил его, чтобы проверить, на самом ли деле тот еще теплый, но доктор Рэнсом вырвал у него снаряд и зашвырнул его прочь, через колючую проволоку.

Джим стоял на полусгнивших ступеньках, загибая носки туфель о бамбуковые жердочки. Он поймал себя на искушении отобрать у доктора Рэнсома снаряд — обратно. Роста он был теперь почти такого же, как врач, а силы в нем было пожалуй что и побольше — за последние три года, пока Джим рос, большое тело доктора Рэнсома как-то усохло и съежилось. И Джим уже с трудом верил собственным воспоминаниям о крепком рыжеволосом мужчине с тяжелыми предплечьями и бедрами, который был в два раза больше обычного японского солдата. Но за первые два года в лагере доктор Рэнсом скормил Джиму слишком много своей собственной еды.