Тайна президентского дворца - Эдуард Беляев Страница 46

Так отвечал Тутушкин, сейчас не генерал и в штатском платье, но истинно поэт во слове, выспренно-парадном. Они расположились рядом за столом, и мы друг другу не мешали, каждый говорил о своем. Я не прислушивался, но многое услышал. Об этом чуть позже. Сергей Петрович тогда и рассказал мне о Берлине и о часах, дарованных ему, которые он бережно хранит, а потому не носит повседневно, и о капитане-мародере. И о захвате банка мы поговорили. Правда — беспредметно. Когда коснулись поступка офицера в далеком мае сорок пятого в Берлине, Тутушкин сошел на шепот:

— Неудобно, чтоб эти услыхали. Они ведь оба из Системы, им неприятен будет мой рассказ. Кстати, вот тот, пониже, мой тезка, Сергей, как раз и занимался особо важными объектами в Кабуле, и банком тоже. Все интересовался, как я золото из Германии вывозил. Во все детали вникал, расспрашивал.

— Сергей Петрович, но захват национального банка планировался наравне с другими объектами?

— Конечно же, не наравне, но, как мне думается, в первую голову после операции по устранению Амина. Не знаю, как генерал армии Магометов, но я, например, не был посвящен в детали разработок. Все мы находились в неведении относительно планов КГБ, но это было нормально и для нас привычно: где задействован КГБ — нос не совать. А знаете, наша встреча с товарищами (кивок на соседний стол) пробуждает вот что в памяти. Сейчас вспоминаю, было какое-то недоразумение с выделением десантников для поддержки групп бойцов спецназа КГБ, которым ставилась задача захвата банка и, если не ошибаюсь, узла связи. Впрочем, я сейчас, извините…

Сергей Петрович пересел к тем двоим. Мне, как я понимал, там места не нашлось. Обиды не было. Было осознание присутствия не просто «тезки Сережи», а высоких авторитетных чинов Комитета госбезопасности, которые на дух не переносили людей, задающих им вопросы. Тем паче тех людей, которые по определению наделены правом спросить, проявить дотошность и въедчивость. В те времена у них были свои корреспонденты — штатные разведчики и нештатные журналисты. А чужаки, как, например, писатель и журналист Михаил Кольцов, лишь могли «проходить по делу», чтобы после пыток и допросов сделать «чистосердечное признание» и шагнуть в подвал за получением последнего довода — девяти граммов лютого свинца из «нагана» в затылок. О Юлиане Семенове не говорю — вот просто не хочу, и все тут…

Сергей Петрович задерживался. Рукой я показал ему, что все в порядке, дескать, продолжайте, с моей стороны есть понимание и нет претензий. Официант принес мне выпивку и сказал, что передали с соседнего стола. Мы с «тезкой» встретились глазами. Он вежливо прижал руку к груди и по-восточному отвесил мне легкий поклон. Я ответил ему в знак благодарности кивком головы и пригубил коньяк, изобразив на лице блаженство. После водки как-то не пилось, даже дармовое не лезло. Но ремесло требует жертв, и я терпеливо ожидал. С мрачным, жертвенным стоицизмом.

Возвращение Сергея Петровича наконец состоялось.

— Еще раз извините, неловко было покидать, давно не виделись, а вспомнить есть что — такой уж получился вечер, извините. Но что скажу я вам. Тверды они в своих привычках, и память в надежнейший сейф заложили. К сожалению, мало чем помогу вам. Я напрямик у них спросил о том, что вас интересует, и они ответили мне прямо, не юля. Неутешительно. Как бы это вам помягче передать… Ну, словом, смысл таков — чего это вас вдруг угораздило интересоваться тем, что не может быть никогда опубликовано. Не праздное же любопытство, тем более опасное по сути своей, — чего вы не можете не понимать. И коль так, и если вы настойчиво лезете в душу с подобными расспросами, наперед зная их тайный смысл, то надо еще подумать, с какой целью и кто вы есть такой на самом деле.

Поговорили… Нет, пожалуй, все-таки наговорились. Мне не хотелось быть шпионом. Уж куда безопаснее прослыть пьяницей, и я выпил залпом, осушая до дна, полбокала премерзкого коньяка, не пахнущего клопами, но отдающего изменой родине и несправедливой скорой расправой. Деликатно потянули время, чтобы уход из ресторана не выглядел бегством, раскланялись вежливо и с пьяной улыбкой. К груди руки никто не прикладывал. И за руку не прощались…

Недоразумение, о котором говорил мне Сергей Петрович, заключалось в том, что разработчики операции со стороны КГБ потребовали, чтобы старшим группы поддержки десантников был не офицер, а грамотный опытный сержант срочной службы. И обязательно из российской глубинки, лучше — из глухого таежного поселка, а еще лучше — из богом забытой заимки. Начальник штаба воздушно-десантной дивизии недоумевал — задача более чем ответственная, а возглавить взвод поддержки требуют сержанта. Невдомек было полковнику, что нужен старший — молчун по определению, который уволится, коль жив останется, и секреты увезет с собой далеко-далеко, где кочуют туманы, и враг окажется за тысячи верст, и нет ему, ворогу, никакой в ту сторону дороги. А что по пьяни хвастать станет среди девиц да односельчан — так пусть себе на здоровье треплется. Другие и не такую околесицу несут. Вон сосед, как загуляет на месяц-другой, так нет ни ему, ни иным спасенья от пограничников, что в комнате у него на шкафу засели: подглядывают, подмигивают, ревмя ревут, супружеские обязанности справлять мешают. Белая горячка донимает, жена топор подальше упрятывает, детишки тоже — с глаз долой, к свекрови на блины…

На время операции взводным назначили гвардии старшего сержанта Антона Сазонова из 350-го парашютно-десантного полка. Укомплектуют его славно. Три БМД понятно, по штату положено. Но придадут ему еще два крытых грузовика для вывоза ценного груза. Расписку не возьмут, но строго и грозно предупредят о последствиях разглашения секрета. Антон смекалист, и когда командир полка, подполковник Георгий Шпак, уже предупрежденный комбатом о странном поведении подчиненного, не желающего ничего говорить о бое, поинтересуется, как справились бойцы сержанта с поставленной задачей, Сазонов лихо и без тени смущения скажет: «Не могу сказать — не велено».

Что мне до тех изъятых ценностей и банковских билетов?

О том, что меня побуждало разузнать подробности той давней истории, сомнения развеять, я уже рассказал. Но было и другое, не скрытничаю. Слова Бабрака Кармаля: «Мне как-то доложил министр финансов, что поступивший транш (слово по тем временам новое, незнакомое) в виде оказанной нам помощи от Советского Союза — это часть наших банковских активов, пропавших во время тех памятных событий».

За точность высказывания я не ручаюсь — не мне он это говорил. Генерал-лейтенанту Гришину Владимиру Павловичу — первому заместителю начальника Оперативной группы во время посиделок за рюмкой доброй водки. Зато через много лет факт грабежа банка и вывоза всего ценного и неценного, вплоть до спецовок служащих, подтвердил бывший министр финансов Абдул Карим Мисак. Мы сидели напротив друг друга, и господин Мисак отвечал на вопросы, связанные с давними событиями 1968 года, в которых он принимал непосредственное участие. Абдул Карим, один из двух «халькистов», вел переговоры с Бабраком Кармалем — руководителем фракции «Парчам» — о возможности преодоления недавнего случившегося раскола в партии. А так как партийный функционер господин Мисак был еще некогда и эмир-аль-омра (по-тамошнему — министр), и доверительный разговор, судя по всему, у нас неплохо складывался, то под занавес беседы, кроме поданного национального десерта «Джелаби», последовал и конкретный некорректный вопрос: «Был ли опустошен национальный банк?»