Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов Страница 4

Питались мы сытно: перловая каша, мясной борщ или супы, большая порция хлеба. После скудного студенческого питания мы здесь немного поправились.

Настал долгожданный день отъезда. Я сдал свой кабинет массовой политической агитации, получил от старшины свое одеяние, нам выдали литер на проезд до Ярославля, и мы все уехали. По узкоколейке доехали до станции Ильино, а здесь сели в поезд Горький— Ленинград и утром были в Ярославле. В институте я никого уже не застал, получил стипендию за два месяца и уехал на отдых. Сначала я съездил к сестре в Иваново, а потом отправился в маленький волжский городок Мологу, где провел месяц с Валей.

Темой г^оей дипломной работы стала «Сорная растительность Ярославского края», я был увлечен ею и не замечал ничего вокруг. В то же время назревали события, круто изменившие мою жизнь. В течение зимы меня несколько раз вызывали в военкомат для направления в военные училища. Сначала — для направления в военно-морское училище в Ленинград. По мандатным данным я был подходящей кандидатурой, но по здоровью меня забраковали. Потом я проходил медицинское освидетельствование в школу погранвойск и не подошел по зрению. Я был доволен, что меня не оторвали от учебы, и считал, что больше беспокоить по такому поводу не будут. Но в начале 1934 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о мобилизации коммунистов на политическую работу в армию. Вот под это решение я и попал...

К этому времени партячейки стали именоваться партийными организациями, а меня избрали парторгом группы. В конце апреля среди нас началось распределение мест нашей будущей работы. Все места были в пределах Ивановской области, и мне достался сельскохозяйственный техникум в Пошехонь-Володарске, куда требовались заведующий учебной частью и преподаватель ботаники. Но утром меня вызвали в военкомат, где медкомиссия проверила состояние моего здоровья и нашла, что я годен к службе в армии на политической работе. Я не верил, что меня возьмут в армию, не дав закончить институт. Но вот майские праздники — и мне никуда не разрешили уезжать! Дни были удивительно теплые, и мы купались в Которосли, ныряя с плотов.

3 мая нас, группу бывших студентов, инструктор политотдела 18-й СД Янутан повез в Иваново, в штаб 11-го стрелкового корпуса, в состав которого входила дивизия. Командиром корпуса был Кулик, а начальником политотдела — Говорухин. Нас привели в штаб корпуса задолго до начала работы. Мы ехали ночь и почти не спали, поэтому в коридоре штаба расселись на скамейках и дремали. Первым в штабе появился его командир — Кулик. Увидев в штабе большую группу гражданских лиц, он накричал на нас и на дежурного по штабу. Скоро появился и начальник политотдела Говорухин, а с ним члены комиссии для проверки нас на предмет определения на работу по категории политсостава.

Профессор задавал нам вопросы по истории партии, и нам без обдумывания надо было отвечать. Мне он задал вопрос о «профсоюзной дискуссии» 1920 года. При ответе я перепутал взгляды «рабочей оппозиции» с «децистами». Профессор усмехнулся и сказал: «Ничего, обе оппозиции были враждебны линии Ленина. Сущность их понимаете правильно, а тонкости этой борьбы разберете, когда будете поглубже изучать историю ВКП(б)». На этом мой экзамен закончился. Вечером мы все уехали обратно в Ярославль, а на другой день нас снова вызвали в военкомат и объявили, что мы зачислены в кадры РККА на политработу, а с институтом надо рассчитаться и явиться в политотдел дивизии.

В институт я пришел сильно опечаленный таким поворотом в жизни. Пришел на кафедру ботаники и сказал: «До свидания! Меня взяли в армию». Вся учеба, мечты, надежды, связанные с изучением ботаники, рухнули. А ведь меня ждало место в аспирантуре Института ботаники Академии наук! Я тяжело переживал этот крутой поворот в жизни и в тот год начал седеть. Из числа студентов тогда в армию взяли всего несколько человек: вместе со мной в распоряжение политотдела дивизии был отправлен однокурсник с физико-математического факультета. Мы явились в политотдел, и мне дали направление в 18-й отдельный батальон связи. Тогда все отдельные части, кроме стрелковых полков, носили нумерацию дивизии, и по ним можно было определить номер дивизии. В батальон я прибыл вместе с двумя другими мобилизованными в армию коммунистами: инструктором горкома партии Крайновым и Колотушкиным.

Нам выдали новое летнее обмундирование, ремни, сапоги, и комиссар батальона объявил нам наши должности: Крайнов — помполитом в школе младших командиров, а мы с Колотушкиным помполитами рот. Знаки различия определялись занимаемой должностью, поэтому Крайнов надел петлицы с тремя кубиками, а мы с двумя. Части дивизии собирались к выезду в лагеря, но пока еще находились в Ярославле. В военной форме я пришел в институт попрощаться со студентами. Кое-кто завидовал мне, а я не радовался своему новому положению. Никогда я не мечтал стать военным человеком. Моя студенческая жизнь была лучшей порой в моей жизни. Она многое дала мне, и мне было очень жаль тех затрат на мое обучение, что остались не оплаченными моим трудом.

В середине мая дивизия была полностью укомплектована призванными из запаса на летние сборы красноармейцами. В то время служба в армии проводилась по системе летних вызовов на сборы и продолжалась в течение нескольких лет, после чего отслужившие свой срок увольнялись в запас. Сейчас дивизия готовилась к выезду в Гороховецкие лагеря. Вот в этих условиях мне и пришлось начать свою службу в должности помощника командира роты связи по политической части, «помполита», — в практике их называли политруками. В работе мне пришлось трудно: никто не помогал, не учил, как и с чего начинать работу, как изучать личный состав и предупреждать возможные происшествия. Времени на то, чтобы присмотреться к работе других, не было, сразу навалились заботы: изучение личного состава, обеспечение политической подготовки и крепкого политико-морального состояния личного состава, проведение политзанятий, политинформаций, бесед, обучение чтению и письму.

Наш батальон размещался в казармах бывшего кадетского корпуса недалеко от вокзала. Прибывшие на сборы «переменники» (как их называли тогда) после мытья в бане получали красноармейское обмундирование — уже ношеное, но чистое. Комиссар батальона приказал подготовить полные данные о личном составе роты (в ней было почти 200 человек) и одновременно предупредил меня об одном красноармейце, что он обязательно напьется. Роту строем привели в баню в центре города; мы ходили туда, будучи студентами. Призывник бросил мне ехидно: «Все равно напьюсь, не углядите». Из раздевалки он ушел трезвым, а из бани навеселе. Идти в строю он не мог, и я сопровождал своего «подшефного» через весь город, до самых казарм...

До отъезда в лагеря надо было ознакомиться с каждым бойцом: кто откуда, кем работал, какова грамотность, — и доложить об этом комиссару. А времени было мало, начались занятия. Я с трудом находил время для бесед, стараясь никого не отрывать от боевой подготовки. Моим докладом комиссар остался доволен, но советов в работе не давал никаких — он и сам был выдвиженцем из состава работников политотдела.

Дивизией командовал участник Гражданской войны, дважды награжденный орденом Красного Знамени Клыков, но он был больным человеком, и всю работу по обучению частей дивизии вел Михаил Семенович Хозин. Еще молодой — моложе командиров полков дивизии, он был очень требовательным к подчиненным, не прощал малейших недостатков и промахов. Каждый его обход частей в то время кончался грозным приказом с взысканиями. Командиры полков были ростом под стать Хозину — рослые, крепкие и требовательные. Командиром батальона связи был Кожетев, тоже высокий, худощавый, с суровым взглядом человек. [3]Начальником штаба был Рыбин — человек очень деятельный и работящий. В 1939 году я его встретил уже в Хабаровске, в штабе 2-й Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии под командованием Конева.