Первая командировка - Василий Ардаматский Страница 37

Загорелое лицо Леиньша стало серым. Он пытался встать и снова плюхнулся на стул, потом стал с него соскальзывать, точно собирался пасть на колени, но, ухватившись за стол, с трудом удержался и поднялся на ноги.

— Я так не думал... Я так не думал... — бормотал он.

— Мой вам совет — не пытаться обменивать на корову хорошее отношение к вам немецких властей. Это кончится для вас плохо. А сейчас убирайтесь!

— Господин Раух, умоляю вас... я докажу...

— Идите проспитесь, я буду считать, что вы были пьяны и не ведали, что болтал ваш язык.

Леиньш бросился к Самарину и стал хватать его руку, норовя ее поцеловать.

Самарин оттолкнул его:

— Убирайтесь!

Леиньш медленно повернулся и, волоча ноги, вышел из комнаты.

У Самарина кружилась голова. Он выключил свет, сдернул с окна штору и, распахнув его, глубокими глотками пил свежий воздух. Его начала трясти противная мелкая дрожь. На ощупь он прошел к кровати и упал на нее ничком. Подвернувшейся под грудь рукой он ощущал частые толчки сердца, не хватало воздуха.

И вдруг перед ним из темени возникло задумчивое лицо Ивана Николаевича, и он услышал его спокойный голос...

Рассказ Ивана Николаевича Урванцева

— Я скажу тебе теперь, что в работе разведчика самое трудное. Риск, опасность — все это само собой, сейчас — о другом...

Вот, скажем, возьмем мою ситуацию в Париже. Кто я такой? Поручик царской армии, один из громадного пестрого стада поручиков, полковников, генералов, великих князей и прочих их сиятельств, выброшенных из России революцией, большевиками. Но я среди немногих везучих. Имею в Париже собственную лавочку, которая спасает меня от нищей судьбы, от поиска хлеба насущного, и это предоставляет мне время для выполнения моих обязанностей разведчика. Но, чтобы успешно вести эту работу, я обязан быть в глазах окружения идейным белогвардейцем, беспредельно преданным своему знамени. А что это значит? Надо вести себя, как весь этот сброд, и будто их мысли — мои мысли. А это нелегко, можешь мне поверить, — быть точно таким же, как все они, и одновременно быть разведчиком, членом нашей славной Коммунистической партии, которая доверила тебе важнейшее государственное дело. Сверх всего, мне надо быть мужем горячо любимой жены и отцом маленького сына, которые остались дома, в России, и о которых я все время думаю, испытывая при этом расслабляющую душу нежность:

Значит, что же получается? Что я все время живу двумя жизнями одновременно. А имею для этого одно сердце, одни нервы, одну душу. И вот это — самое тяжелое, и оно длится день за днем, месяцы, годы. Поверь мне — это самое тяжелое, а не какой-то там минутный риск.

Но двойное расходование всех жизненных сил — это только физиология, твое физическое состояние. Но должен быть в тебе какой-то центр — он, наверное, в мозгу, — который ведает соединением этих двух жизней и делает это так тонко, что два электрических полюса при соединении не дают видимой другим искры. А этот центр тоже не из железа. Однажды у меня этот центр вдруг забуксовал. Страшно вспомнить...

В Марселе у меня была назначена встреча с одним мерзавцем — капитаном Ивлевым. У Врангеля он был в контрразведке и заслужил там кличку Беспощадный. Обожал лично пытать наших и придумал свою казнь под названием «семь — одному». Это означало: все семь пуль нагана — в одного человека. Но первые шесть выстрелов не со смертельным исходом — в ногу, в плечо, в живот, и только седьмая — в голову... Он и в эмиграции, находясь в Югославии, продолжал работать у того же Врангеля, в его контрразведке, и лично расстреливал офицеров, заподозренных в измене белому знамени барона. Потом он хапнул из запасов Врангеля какие-то драгоценности, иконы, чаши и кресты и бежал во Францию. Здесь он украденное реализовал и в припортовом квартале Марселя, населенном проститутками и уголовниками всех мастей, откупил подвальный кабак, превратив его в контрабандный центр. Сам Ивлев вел разгульную жизнь, и среди белого офицерства его знали многие, так что факт моего обращения к нему вызвать у него особого удивления не мог.

Но зачем он мне понадобился?

Наша разведка узнала, что головка РОВСа ведет с капитаном переговоры о засылке его в Советский Союз с террористическим заданием. Мне было приказано выяснить реальность этой ситуации. В РОВСе выяснить это мне не удалось — дело это там, естественно, очень крепко секретили. И тогда я решил поехать к самому Ивлеву и попытаться все выяснить, так сказать, из первых рук. Предлог для встречи придумал элементарный, но для того мира жизненный — хочу, мол. ликвидировать свой магазин и вложить капитал в какое-нибудь выгодное дело. И на правах офицерского братства обращаюсь к нему, так сказать, за советом. Рекомендацию к нему мне дал один белый полковник, с которым Ивлев был знаком еще по гражданской войне. Ну вот я и поехал.

Не так-то просто было добиться у Ивлева свидания. Он дьявольски осторожен и создал возле себя личную охрану из уголовников, пробиться через которую не только трудно, но и можно при этом голову потерять.

Чтобы пробиться к нему, пришлось пройти через цепочку его подручных, и каждый подвергал меня хитрой и опасной проверке и потом передавал другому. Но ничего, все шло удачно, и человек из последнего заслона, тщательно меня обыскав, глубокой ночью повел меня по Марселю к месту встречи. Наверно, целый час мы петляли по узким улочкам, и где состоялась встреча — потом я. установить не мог.

Мы вошли в ночной кабак близ порта, спустились в темный вонючий подвал — вроде какой-то склад. Мой проводник отодвинул ящики от стены — там оказалась дверь, которая в то же мгновение открылась.

Я вошел в небольшую комнату без окон. Стены метровой толщины сплошь завешаны коврами, даже под сводчатым потолком пологом висел ковер.

Капитан Ивлев сидел в кресле за ломберным столиком. Кивком головы он пригласил меня сесть на стул у стены. Довольно долго он молча рассматривал меня, на его тонком лице блуждала ухмылка.

— Чем обязан? — спросил он наконец тихим голосом.

Я изложил ему свою просьбу и прибавил, что, конечно, больше всего мне хотелось бы вложить свои деньги в какое-нибудь его дело. Выслушал он меня — и молчит. И вдруг говорит:

— Судя по тому, как ты упорно лез ко мне, можно предположить: или ты действительно хочешь заработать, или ты человек полиции. Или, что тоже вполне возможно, — из ГПУ.

Мгновение думаю, вскакиваю и наотмашь бью его по физиономии. Но, раньше чем моя рука достигла его лица, он наносит мне удар в предплечье, да такой, что я потом целую неделю не мог поднять руку.

А он смеется:

— Ты мне нравишься. С характером. Ладно, забудем. Сколько у тебя денег?

Я называю ему сумму, раз в десять больше, чем та, которой я в действительности располагал. Он сделал такой жест, будто смахнул со стола мои деньги, и говорит:

— Дорогой ты мой, я ежемесячно больше плачу полиции, чтобы она плохо видела и слышала. Так что твои деньги для меня — копейка с дыркой. Но ты мне нравишься, и поэтому я тебе помогу. На будущей неделе ко мне приедет из Италии один тип. Ему нужен надежный человек в Париже. И если ты ему понравишься, он возьмет тебя в компаньоны. А дело у него тоже золотое. Оставь мне свой адрес. О делах хватит. Как там наши, в Париже?