Испепеляющий ад - Аскольд Шейкин Страница 31

— Чтобы увериться в подлинности.

— Собственной персоной участвовал в составлении сего документа. Две недели труда — с. Сидели, как проклятые.

— Сами видели всю мамонтовскую добычу?

— Почему же всю, — впервые какое-то подобие вопроса или даже возмущения послышалось в тоне голоса этого человека. — Чай, сахар, мануфактуру Полевой Контроль отделил еще в Миллерово. Мелочь, впрочем. Шесть пудов тридцать семь фунтов чая, восемьдесят пудов восемнадцать фунтов сахара. Стоило ли возиться? Да и у нас два ящика церковной утвари без вскрытия передано в консисторию. Все остальное? Высокие господа в таких случаях только присутствуют. Пересчет ведут, каждую вещицу в руках держат другие.

— Вы были одним из них?

— Да. Из счетного отделения.

— Это опись всей трофейной казны? — спросил Шорохов.

— Вам это важно?

— Чтобы оценить стоимость вашей работы.

— Еще всего лишь портфель командира корпуса.

— Его опись тоже делали вы?

Странный гость ничего не ответил. Сидел сгорбившись, глядя в пол.

— Хорошо, — сказал Шорохов. — Как вы свою услугу оцениваете?

— Не так дорого, если по нынешним временам. В акте восемь листов. Пять тысяч николаевскими деньгами за лист.

— А если о вашем предложении узнает начальство?

— От вас узнает? Какая вам выгода?

— Вы правы. Документ при вас.

— Да.

— Последнюю страницу акта я мог бы взглянуть?

— В обмен на деньги, пожалуйста.

Вошел Скрибный:

— Мне пора.

— И мне, — сказал Шорохов. — Вот деньги. Давайте ваши бумаги.

В кухню вбежал Плисов:

— Господа! Нет ни единой секунды!

Старик что-то еще пытался сказать. Выслушивать его было некогда. Мелькнула мысль: "Если фальшивка, пропали деньги. Уходить, уезжать. Но что за портфель при командире корпуса? Ладно. Остальное потом…"

ПАРОВОЗ И ОДИН ВАГОН — вот и был весь их поезд. Мчались в ночи, сквозь вьюгу, с хода минуя станции. В салоне, занимавшем добрую половину вагона и предоставленном в их распоряжение, было тепло, светло от толстых свечей в фонарях под потолком, уютно. Мягкие плюшевые диваны, зеркала, шелковые зеленые занавески, ореховый полированный стол. Никогда прежде Шорохов не ездил в подобной роскоши.

Кроме него и Плисова был еще один пассажир. Среднего роста, с округлыми плечами, плотный, мускулистый, хорошо выбритый, подстриженный ежиком, в русских сапогах, в солдатской гимнастерке без погон. Лицо было неизменно спокойно, говорил не глядя на собеседника, как человек, который не только знает цену своим словам, но привык, что окружающие воспринимают их с почтительным вниманием. В салоне он обосновался до появления Шорохова и Плисова. Знакомясь, представился: "Сергей Александрович". Фамилии, должности, чина не назвал. Впрочем, они тоже ограничились именем-отчеством.

Конечно, как только поезд тронулся, на столе появились еда и питье. У Плисова, у Шорохова нашлось всего этого предостаточно. Сергей Александрович тоже достал из своего, грубой холстины, мешка две банки американских мясных консервов, бутылку смирновской водки.

Плисов, выпив, разгорячился, говорил много, все об одном: как славно было в мамонтовском походе по красному тылу минувшей осенью. Сколько там захватили в складах, магазинах, банках. И погода стояла прекрасная. Другое дело теперь. Корпус отступает, провиант плохой. Интендантству нигде ничего не взять, купить же — немыслимые деньги. Из дома бесконечные жалобы на дороговизну.

Сергей Александрович поначалу ни словом, ни выражением лица на речи Плисова не отзывался. Чтобы разговор не увял, Шорохов иногда что-нибудь спрашивал, добавлял. Плисов не унимался:

— Сейчас Буденный на левом фланге Донской армии наступает. Прет тараном. Трудно против него стоять? Еще бы! Но хоть знаешь, куда удар придется. А против нашего корпуса краском Думенко. Заноза в душе. Никогда не знаешь, на каком участке ударит. Откуда? Какой силой? Генерал Деникин два миллиона за его голову предлагал, десять миллионов самому Думенко, согласись тот на нашу сторону перейти. А Думенко-то всего бывший вахмистр. Не казак даже, иногородний. И нате вам — десять миллионов! Другому предложи. Кто б отказался?

Сергей Александрович вмешался:

— Вы, есаул, в своих рассуждениях легковесны. Думенко — главный организатор конницы у большевиков. Вы Буденного упомянули. Этот ваш Буденный командиром бригады у него служил, заместителем. В чем вы правы: быть не там, где тебя ждут, особенность всех действий Думенко. Пулеметы на тачанках, тактика фланговых ударов — его открытие. Вообще, позволю себе заметить, конница красных — ответ на рейд, о котором вы столь восторженно говорите. Краскомы поняли: без нее не прожить. Со стороны генерала Мамонтова в известном смысле медвежья услуга.

Плисов обиделся:

— А не медвежья услуга красным, что наш Главком казацкой конницей дыры на фронте затыкает? Она на острие Добровольческой армии должна быть. А мы где?

Сергей Александрович ответил с насмешливой снисходительностъю:

— Понимаю. И все понимают. Это, чтобы первыми в города входить, сливки снимать, как в том вашем походе. И чтобы еще, как тогда, ни учета трофеев, ни учета потерь! Репутацию командира корпуса берегли? Но ведь размеры потерь это еще и уровень возможного в предстоящих операциях. Или командир ваш о них не задумывался? Жил, как набежит? Тогда какой он полководец?

— Командир наш до Москвы мог дойти. Кто его в этом не поддержал? В первую очередь Главком. Боялся, что добровольцев опередим.

Сергей Александрович продолжал презрительно:

— Я, знаете, есаул, совсем недавно видел оперативные приказы по вашему корпусу. Ужаснулся. Первое, что в таком приказе должно быть: сведения о противнике, второе — сведения о наших частях, третье — наши задачи. Так? Читаю: что такое? Первого пункта нет совсем. Вообще перед корпусом нет противника? Голое пространство?.. Развратились вы в том рейде. Привыкли против мужиков да баб воевать. И рядовые, и офицерство. И что тогда ваши приказы? Беспомощное заклинательство.

— Думаете у Думенко, у Буденного не грабят? — спросил Плисов.

Он произнес это, как показалось Шорохову, плаксиво.

— Думенко не трогайте, — Сергей Александрович бросал эти слова из-за плеча, — Наполеон конницы. Ни у красных, ни у нас большего полководца кавалерии сейчас нет. И большего идеалиста, я бы сказал.

Плисов рассмеялся:

— Хорошенький идеалист! А я считаю, что у этого краскома замашки диктатора. Большевики с ним горя еще хлебнут.

— В чем-то вы правы, — устало и даже как-то удрученно ответил Сергей Александрович. — Великие люди всегда не только чужим, но и своим сотоварищам непонятны. Отсюда их неизбежное одиночество. Ни слева, ни справа у них никого. В результате — отчуждение. Начинает казаться: стану диктатором, будет командовать легче.