Четыре с лишним года - Олег Рябов Страница 25

Мы у ворот Прибалтики!

Последняя железная дорога осталась позади, скоро Латвия.

Трудно передать то, что я вижу сейчас. У меня нет таких красок. Сегодня мы в три села вошли впереди стрелковых полков. Когда проходим по дороге, изо всех соседних сел бегут люди, плачут, обнимают всех. Это слезы радости, плачут не только мамаши, нет, плачут молоденькие девушки, сначала смеются, а потом в слезы. Как бледны мои фразы, эти сцены не описать, постарайтесь вдуматься и понять. Мы идем по дороге, светит замечательное весеннее солнышко, а нам навстречу все бегут и бегут ребятишки, старики, женщины. А когда идешь по селу, тебя несколько раз остановят: «Сыночек, дорогой сыночек, дождались, наконец дождались!» – и со слезами бросаются на грудь.

Позавчера один стрелковый полк получил задание обойти Новоржев и взять его с юга. Это тот город, о котором много писал Пушкин. Мы в пушкинских краях, впереди Михайловское, Тригорское.

Вечером мы видели зарево над Новоржевом, а утром стало известно, что наш полк сбился с дороги, и в город вошла соседняя дивизия.

Идем дальше, перед нами Пушкинские горы.

Война для нас снова кончилась, постараюсь описать последние дни.

Мы попали в край, где нас очень ждали, но не верили в наш приход. В последнее село нашего зимнего марша мы вошли ночью. По нему била артиллерия, половина села простреливалась вражеским пулеметным огнем из соседнего леса. Мы вошли в первую свободную хату, затопили печь и сразу легли спать. На улице иногда разрывались снаряды, домик вздрагивал, но нам необходимо было уснуть, ибо мы уверены были, что с утра двинемся дальше в путь. До Пушкинских гор осталось 30 километров.

Настало утро, бой затих, пехота покинула село и ушла вперед.

К домам из леса подтянулось местное население. В Задолжье, в избе, где мы остановились, жило три семьи с маленькими ребятишками.

Так уж сложились обстоятельства, что в этом доме мы прожили около месяца, ставшего сплошным праздником для молодежи. Вечерами полы трещали от пляски. В соседнем доме жила красивая, выражаясь по-калинински, молодуха Зина, перед самой войной вышедшая замуж. Мы с ней каждый вечер ходили на танцы.

В избе, что напротив нашей, жила другая девушка, которую я просто называл сестренкой; она была молоденькая, очень симпатичная, и я ее переносил на руках через улицу. Родители девушки любили меня и полностью доверяли.

Целый месяц светило весеннее солнышко, целый месяц мы гуляли в этом селе, а потом был дан приказ и мы переехали в соседнюю деревню Седговец.

На новом месте мы поселились в самом большом и красивом доме.

Одновременно с нами к хозяевам приехала знакомая семья из соседней, только что сожженной деревни – мать с двумя дочерьми. Я сразу же подружился с младшей, 15-летней Марусей. Старшая сестра, Женя, очень умная девушка, окончила десятилетку. У Жени было много подруг, и они вечерами часто заходили к нам на электрический огонек. Я приглашал гармониста, и начинались танцы. В Калининской области больше пляшут национальные – «семеновну» и «цыганочку». Пляшут все, начиная лет с шести. Лучше всех плясала Женя. У нее прекрасная фигура, и Женей в танце все просто любовались.

Из-за своеобразного Жениного характера мы часто ссорились с ней, и она по нескольку дней не входила к нам в комнату, даже когда у нас бывали ее же подруги. Сердится, сердится, а потом вдруг как-нибудь в сумерки позовет со своего любимого места мечтаний – печи: «Леша, иди сюда». Я подхожу – просит посидеть с ней и поговорить. И мы подолгу, как хорошие друзья, сидели и разговаривали.

В Благовещенье мы собрались съездить за дровами. Женя сказала, что поедем вдвоем. Конечно, мне хотелось с ней прокатиться, но я ответил, что опять поругаемся и ей лучше остаться дома. Приказал запрячь лошадей, и поехали вдвоем с Марусей. Это моя вторая калининская сестренка, о первой вкратце я писал раньше. Таська, это замечательные девчонки.