Экипаж "черного тюльпана" - Олег Буркин Страница 25

— Командир, больше такого не повторится, — тянет Влад через силу.

Я понимаю, эти слова даются ему трудно, но они пришли, как эта серая действительность рассвета.

После чая в столовой мы стоим у выхода, приказано дождаться врача. Он выплывает из сумерек со своей неизменной улыбкой, обнажающей среди красавцев зубов прореху. Сухачев здоровается со всеми за руку, меня отводит в сторону:

— Командир полка прислал обнюхать.

— Все нормально, доктор.

— Ну и хорошо. Так, говоришь, под танк тебя бросили? А ты, конечно, не злопамятный, тихонько смылся, толкнув под паровоз?

— Саша, брось… я это без задней мысли, для общения. Фира — матерь наша.

— Надо предупреждать, орелик. Я распушил перья, как павлин, пытался приударить.

— Старик, это совсем не та опера!

— Какая там опера, когда в голове северное сияние, и рядом такая женщина. Я обнял ее… Она прижала мою голову к своей груди, чмокнула в затылок, и эдак нараспев: «Сын мой, я в жизни знала одного мужчину — моего мужа».

— Фира живет своим прошлым, она считает нас тенями своих близких: мужа, сына. Как-нибудь я расскажу тебе ее историю…

— Дрозд! Меняй свою фамилию. Ну, например — Орлов. Звучит? Ну, счастливого полета!

Саша сунул мне свою мосластую ладонь.

…Командарм приехал ровно в шесть. Небольшого роста, плотно сбитый, хорошо упакованный в общевойсковой комбинезон с накладными карманами. Светлые глазки-буравчики прощупали нас и, кажется, остались довольными.

…Полет проходит без осложнений, командарм уезжает в войска. В Кабул будем возвращаться утром следующего дня. Из всей его свиты мне запомнился ординарец, гигант-красавец Володя. Маленький десантный автомат в его лапищах смотрелся как детская игрушка. Он подошел первым, представился, улыбаясь, сказал: «Командир, будем работать вместе». С такими людьми я находил общий язык быстро, а вот командарм для меня — загадка. Что он думает о нас, осматривая холодными водянистыми глазами? Может быть: «Вы, чижики, или как вас там… Смотрите у меня, если что — в бараний рог сверну». Скорее всего, мы для него кирпичики, строительный материал, из которого можно мостить все по своему усмотрению…

Машины, подняв пыль, уезжают, и мы наблюдаем, как с бетонки на стоянку заруливает брюхатый тяжеловоз «Ми-6». Сейчас он будет разворачиваться на грунте и поднимет громадный столб пыли.

— Эдик, заглушки!

Мы закрываем входные отверстия двигателей и ныряем в фюзеляж, чтобы не глотать пыль. Наконец свистящие лопасти останавливаются, пыль оседает, и мы выходим снова. Из брюха вертолета посыпались афганцы в национальных одеждах. Около шестидесяти человек, и судя по афганской же охране с автоматами — новобранцы. Мы подошли к экипажу: «Откуда воинство?» — «Из Кандагара. А туда отвезли набранных здесь, в Кундузе. Так надежнее, не сбегут». Вот это богатыри! С такими Кармаль не пропадет… Я смотрю на худые крестьянские фигурки, завернутые в домотканое полотно, и не могу понять, зачем они так резво мостились на корточки, с минуту сидели, подобрав на колени длинные одежды, потом перебегали на новое место.

— Они так справляют малую нужду, — просветил нас командир вертолета, — а чтобы не было брызг, опускают прямо в пыль. Пыль, поджаренная на солнце, — хороший антисептик…

От военторга отделилась маленькая фигурка и направилась к нам. Маринэ, это, конечно, она.

— Игорь, тащи бутылки с молоком.

Для Марины нет неожиданности в том, что прилетели мы, а не Ласницкий. Она наверняка была у диспетчера и видела в плане мою фамилию.

Кажется, она смущена нашим вниманием, берет пакет с молоком, приглашает в гости.

Я знаю, что расслабляться нельзя, в любой момент нас могут поднять, и если в этот первый раз произойдет осечка — мы потеряем все. Я обещаю Марине зайти вечером, если не улетим, а ребят настраиваю на отдых там, где нам определят.

Рота связи — подходящее место, к тому же есть вода: резиновая емкость (бывший авиационный топливный бак) приспособлена под бассейн, и пять-шесть человек могут отмокать без всяких условностей, в том числе и трусов. Солнце выкатывается в зенит, висит над нами, словно белый, иссушающий призрак с одним оком; не только жара с эффектом бани, но и этот бьющий свет, преломленный в бледно-желтоватой дымке, вымарывает все краски и оставляет ослепленную, равнодушную неподвижность предметов, сковывает движение ног и рук, делает ненужными мысли…

Кое-как мы дотягиваем до воды, плюхаемся в ее прохладу. Я прилег в тень, постелив под себя куртку комбинезона, смотрю, как голозадые ребята носятся по краю бассейна, оглашая окрестность криками, толкают друг друга в воду. Крики отдаляются, становятся какой-то нестройной музыкой из другого мира, и я проваливаюсь в сон. Мне снится, что меня несут на носилках, с осколком в груди, и я думаю: граната все-таки взорвалась…

…Вечер приходит как избавление от изнуряющего света, но и ночь здесь — не подарок. Ты растворяешься в темноте, как капля в чернилах, а китайский фонарик держать включенным все время небезопасно. Я бреду к домику Марины, своим сказал, что иду «строить мостики с нужными людьми».

Магазин уже закрыт, Марина открывает мне дверь в заднем дворике. Я пробираюсь в маленькую комнатку, на столике горит лампочка с красным абажуром, тени горбатыми жабами прыгают по стенкам…

Пять минут — и стол накрыт. И все это неспешно, бесшумно, с каким-то удивительным изяществом.

Я пью рюмку мной же принесенного спирта. Мы говорим о командующем, о его ординарце. Потом я рассказываю про вчерашний случай с гранатой и о том, что всю ночь проворочался на койке без сна. Марина вдруг спохватывается:

— Ой, что это я вас тут баснями кормлю. Командир, я сейчас постелю вам, покушаете и будете отдыхать.

Я попробовал сопротивляться, но очень слабо.

— Не пропадут они там без вас. Командиру нужен хороший отдых, в конце концов, их жизни — в ваших руках, — резонно замечает Марина. — А вы, пока я стелю, окунитесь в бассейн, будете крепче спать.

Ну что за девушка, просто сказка! Разоблачаюсь в темноте дворика и медленно погружаюсь в воду, запрокидываю лицо, смотрю на звезды, проглядывающие через маскировочную сетку. Воздух уже остыл и стал такой же, как вода. Плаваю в предвкушении чего-то необыкновенного; казалось, маленькие, горячие ручки Маринэ уже обнимают мою шею и все звездные далекие миры благоволят ко мне в этот чудный вечер…

Я натянул комбез и, ощущая свежесть во всем теле, вошел в комнату. Вторая кровать уже была постелена, белая простыня откинута с подушки.

Я поднял рюмку за хозяйку, запил холодным «боржоми». В эти минуты во мне шевельнулось: как я мог вот так, сразу после Саши, прийти сюда? Неужели поверил во все, что он мне наплел?

— О чем задумались?

— Марина, меня зовут Леней, давай жить дружно. Можно запросто на «ты»?