Экипаж "черного тюльпана" - Олег Буркин Страница 24

В полете спрашиваю у него: «Илизарьевич, во сколько пройдем Бутурлиновку?» Слышу в наушниках: «Бутурлиновку-бум-бум, бутурлинову-бум, бум… через две минуты, командир…» Говорил он скороговоркой, слова сыпались, словно пули из пулемета, часто приходилось переспрашивать.

«Бутурлиновка, командир!» И я снова слышу радостное, приподнятое: «Бутурлиновка бум-бум, бутурлиновка-бум-бум…» Не останавливаясь, он повторяет этот припев десяток раз, потом делает паузу… и снова… Хорошо, что я сижу от него на приличном расстоянии, но мой техник не выдерживает. «Илизарьевич, закрой фонтан!» — рычит он, сорвав наушники со штурмана. Тот непонимающе моргает: «Что, что случилось?» В кабине восстанавливается тишина, но ненадолго. Мы проходим Листопадовку, и по кабине разносится это расчудесное название русской деревни с приставкой — «бум-бум». Техник обращается ко мне: «Командир, разреши выйти, покурить?» — «А куда мне прикажешь деться?» — спрашиваю я.

Из старых кадров, которые особенно почему-то запоминались, был у меня бортовой техник предпенсионного возраста. Он частенько портил воздух в кабине, и перед полетом его обычно спрашивали: «Василич, ты клапан подрегулировал?»

Пригревшись на своем сиденье между мной и летчиком, Василич начинал клевать носом, и тут случалась эта маленькая неприятность, всегда дурно пахнущая. Внезапно он открывал глаза и оглядывал нас подозрительным взглядом, как придремавший петух на нашести.

— Командир, вот эти праваки! Нажрутся с утра шоколада — дышать в кабине нечем! — Брезгливо сморщившись, он вставал и выходил в грузовой салон — проветриться. У правого летчика, парнишки, только что из училища, пылали уши, словно красное табло «пожар в двигателе», мы смеялись, включали вентиляторы…

Я стал засыпать. Не было еще двенадцати часов, когда дверь открылась, появился солдатик-дневальный. Я понял: день еще не кончился. «Товарищ капитан…» — прошептал солдатик в темноту комнаты. Я надел тапки, подошел в трусах к двери. «Товарищ капитан, там прапорщик из экипажа Дружкова, по-моему, радист, стоит с гранатой, кольцо выдернул…»

— Где? — сон мгновенно выветрился.

— У входа.

— Пьяный?

— Да.

Дружков не спал, весь его экипаж, кроме радиста, сидел за столом. Володя прихватил с собой своего штурмана.

— Надо как-то отвлечь, потом вырвать гранату… — говорю я, шлепая тапочками по коридору. — Как его фамилия?

— Говорков.

— Дети есть?

— Трое… Жена подала на развод.

— Письма давно получал?

— Давно.

— Дай сигарету.

— Ты не куришь.

— Давай!

Я закуриваю, и, обнявшись, мы вываливаем из двери, смеемся. Говорков стоит у ступенек, возле второй — прапор, оба возбуждены, что-то выясняют. Мой взгляд останавливается на руках Говоркова: видны выступившие жилы на запястье, пальцы в стиснутом положении на предмете, который нам не виден…

— Слушай, Вовка, это твой Говорков? — спрашиваю я громко. — У нас письмо в комнате на эту фамилию валяется.

Мы подходим, улыбаясь, и Говорков поворачивает к нам свое худое лицо: глаза лихорадочно горят, словно два факела. Все еще продолжая смеяться, я неожиданно хватаю его за обе руки, Володя захватывает его пальцы вместе с гранатой и коротким ударом, как футбольный мяч, бьет Говоркова лбом по переносице…

Все это происходит быстро, но дальше я с ужасом начинаю понимать, что время остановилось: невероятно долго Володя делает шаг в сторону, отклоняется назад, потом начинает выпрямляться, как тетива, он швыряет что-то, и по инерции его рука улетает вперед, он падает, и все падают в пыль…

Проходят долгие секунды, глухо звучит взрыв и наступает тишина. Я лежу еще какое-то время, потом поднимаюсь и дрожащими руками отыскиваю тапки.

Один Говорков остается стоять, прижав руку к носу. Володя вырастает откуда-то снизу. Он хватает прапорщика за шиворот, тащит за собой.

— Леня, помогай.

Мы заходим в умывальник. Володя, приблизив Говоркова левой рукой, правой жестко бьет его в челюсть. Прапорщик падает на скользкий, мокрый пол.

— Вова, не надо, он же пьяный…

— Пьяный? А чеку вырвать у гранаты — трезвый? Устроим вытрезвиловку…

Он поднимает радиста и тащит к бочке с водой, хватает за волосы, и голова Говоркова исчезает в мутной, желтоватой воде.

Куча брызг, глоток воздуха, и снова — нырок.

— Дыши жабрами, гаденыш… Себя не жалко — пожалел бы других.

Не выпуская волос, Дружков разворачивает лицо прапорщика к свету, смотрит в выпученные глаза. Сейчас тот, кто был в его руках, никак не походил на человека — мокрый, беспомощный головастик…

— Что, протрезвел? — цедит Володя и бьет его в нос со всего плеча. Голова отскакивает, Говорков отлетает, разбрызгивая по сторонам кровавую юшку.

— Хватит, Володя, убьешь…

— Убью, сволочь, — рычит он, нагнувшись над радистом, — и ни один трибунал меня не осудит.

Сбежался народ.

— Уведите командира, — прошу я. — А этого отнесите к операторам, на свободную койку, дайте снотворного.

Я стираю в умывальнике свои трусы и майку, развешиваю тут же, на трубах, иду спать голый — до утра высохнут. Совсем недавно два прапорщика в штабе армии взорвали гранату в своей комнате. Хорошо, что были вдвоем. Одного размазало по стенке, другой еще дергал конечностями, пытаясь руками собрать кишки. Они наконец-то выяснили свои отношения и пришли к консенсусу…

Я долго не могу уснуть и, кажется, только проваливаюсь в сон — уже надо вставать. Солдатик тормошит меня за плечо: «Товарищ капитан, товарищ капитан, четыре часа». Я отрываюсь от подушки.

За окнами еще темень, и я представляю, каково сейчас тащиться к этой чертовой «шкатулке». Бориска, видимо, забыл закрыть заднюю дверь, и я воровато оглядываясь, пристраиваюсь, отодвинув дверь ровно настолько, насколько нужно… все равно здесь уже море разливанное и мои мелкие брызги не в состоянии ухудшить экологию.

Вот она, свобода: становится легко и не надо пробираться во мраке и заходить в этот чудовищный сарай на полсотни посадочных мест. Один летчик уронил в очко своего «Макарова», пришлось спускаться в эту жижу, предварительно надев химкомплект и противогаз. Пистолет он все-таки нашел.

Я поднимаю экипаж. И по тому, как просыпается каждый, видна закваска. Юра, свесив длинные ноги со второго яруса, пять минут досыпает сидя, мучительно пытаясь установить голову вертикально. Самые сонливые утром Эдик и Влад, они встают всегда последними. Через полчаса, перед уходом, ко мне подкатывает штурман. От него разит зубной пастой, лосьоном и еще бог весть чем (скорее всего, жевал табак из сигареты), но запах змия сочится легкой струйкой, вобрав в себя все.

— Влад, буди никулинского штурмана. Строится он вместо тебя. Сиди в кабине и не показывай носа, пока не сядем в Кундузе.