Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников Страница 24

В Кабуле на аэродроме встретил командира роты, старшего лейтенанта Михаила Бондаренко. Он рассказал о событиях, произошедших в бригаде и батальоне за время моего отпуска. Больше всего поразило известие о гибели командира мотострелковой роты капитана Юрия Кузнецова. Он был из города Кемерово, можно считать, земляк, тоже сибиряк. Это был профессионально грамотный, порядочный офицер. Я знал, что у него двое детей, мальчик и девочка, и вдруг такое неожиданное и страшное известие. Не верилось!

На одной из боевых операций, будучи командиром боевого разведдозора, Юрий Кузнецов со своим подразделением прокладывал путь основным силам бригады.

Дорогу пересекла неширокая горная речушка. Искать безопасную переправу не было времени. И боевые машины медленно вошли в воду. Уже почти при выходе на противоположный берег водоворотом вдруг закружило одну из машин. Солдаты, сидевшие сверху на броне, испугались и бросились в воду, пытаясь вплавь выбраться на берег. Не доплыв до берега какой-то метр-другой, они стали терять силы, запаниковали и начали тонуть. Юрий, не раздумывая, бросился им на помощь и, подбадривая солдат, по очереди вытолкнул троих на спасительный берег. Из последних сил помог еще одному, последнему, но бурный поток закрутил его самого и утянул на дно.

Как-то комбат поведал нам тайну, о которой молчал несколько месяцев. Он сказал, что Юра мог спастись. В том месте, откуда поток отнес его на середину реки, появился командир взвода, лейтенант, которого недавно перевели в наш батальон из другого подразделения. Теряя силы, Юра протянул ему руку, но взводный, испугавшись, что сам может упасть в воду и погибнуть, не дал руку своему командиру.

— Лучше бы ты утонул, негодяй! — в ярости кричал комбат на труса, когда узнал об этом факте.

Два человека, два офицера. Когда нужно было спасать чьих-то детей, один, не задумываясь об опасности, о том, что его самого дома ждут двое ребятишек, молодая жена и родители, пошел на риск и гибель. И второй, который так и не осознал, что не река, а он стал виновником гибели своего сослуживца. Он погубил его своей трусостью и бездействием.

О гибели капитана Кузнецова я написал родителям Юры в Кемерово. С тех пор прошло много лет. Как-то, уже после войны, в ожидании самолета в новосибирском аэропорту, я достал из кармана записную книжку с адресами и, найдя телефон родителей Юры, впервые позвонил в Кемерово. Трубку взяла мама Юры, Мария Сергеевна. Не называя себя, сказал, что когда-то в Афганистане служил с их сыном…

— Геннадий, это вы? — послышалось в трубке.

Я был по-настоящему удивлен: ведь прошло столько лет, да и у Юры было много друзей и сослуживцев, которые могли бы позвонить его родителям. Но я слышал свое имя и тихий плач женщины. Немного успокоившись, Мария Сергеевна пригласила меня в гости. У меня были другие планы, и в кармане уже лежал билет на самолет, но отказать матери своего товарища я не смог. И я сказал, что ближайшим рейсом буду в Кемерово. Но тут же возникла проблема: как мы узнаем друг друга? Договорились, что я буду в «эксперименталке», так называли полевую форму одежды, которая начала появляться в то время в частях ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Мы также договорились о месте нашей встречи: у справочного бюро аэропорта.

В условленном месте меня никто не ждал. Сделал объявление по радио, и снова никого. Немного поразмыслив, я пошел на остановку общественного транспорта, решив самостоятельно добраться до нужного адресата. В это время к зданию аэропорта подошли два автобуса. Встречные людские потоки перемешались, образовав у входа некоторое столпотворение. Непроизвольно заметил, что в двух направлениях движения идут офицеры, в такой, как и у меня, форме. И вдруг я услышал крик: «Геннадий!»

Через плотную толпу ко мне пробивалась женщина. И хотя я никогда не видел Юрину мать, я понял, что это она. Подбежав ко мне, женщина обняла меня и заплакала. До сих пор для меня остается загадкой: как, не зная меня, она определила, что через столько лет по телефону ночью позвонил именно я? Как из нескольких военных в одинаковой форме она снова безошибочно определила, кто есть кто? Только тогда я отчетливо понял, что это было то, что называется материнским сердцем, душой и интуицией.

Гибель Юры трагически сказалась на семье Кузнецовых. Отец лишился рассудка и, тяжело промаявшись несколько лет, умер. В семье поселилась вечная печаль, и только маленький племянник, названный в честь дяди Юрой, беспечно рассказывал мне о своих детских проблемах. Сколько их, таких семей, осталось в нашей необъятной могучей стране, в которых радость перестала быть радостью, и траурные портретные фотоснимки по сегодняшний день и навсегда будут напоминать о великом горе, постигшем их. Кто поймет этих родителей, жен, детей? Те, кто отправляли чужих, в том числе и их сыновей на войну, спрятав своих от этого страшного противоестественного чистилища? Те, кто своим молчаливым согласием и рабской, холопской покорностью способствовали развязыванию никчемной, преступной войны и этим самым тоже помогали убивать наших людей на чужой территории? Большие цифры абстрактны, но конкретная семья погибшего капитана Юрия Кузнецова лично меня очень впечатлила. Это горе одной из многих тысяч советских семей, и уже ничем не облегчить жизнь ее членов, не сделать живым того, кто, честно выполняя свой воинский и интернациональный долг, ушел из жизни. Возложив цветы к могиле и помянув Юру добрыми словами, мы с Марией Сергеевной пошли по дорожке на выход с кладбища. Невдалеке от могилы Кузнецова стоял легковой автомобиль. Водитель, увидев меня в форме под руку с женщиной, предложил подвезти до города, тем более он уже и сам собрался возвращаться. По дороге он по-доброму отозвался о тех, кто погиб в Афганистане, выразил соболезнование матери погибшего, расспрашивал меня о войне, об их земляке. И я с благодарностью в душе подумал: какой порядочный и добрый человек. При выходе из машины я немного задержался, заканчивая ответ на очередной вопрос водителя, и вдруг он, убедившись, что мама погибшего земляка отошла на почтительное расстояние, предложил рассчитаться за проезд.

— Сколько? — спросил я его, хотя, приглашая нас в машину, он сказал, что подвезет бесплатно (из уважения к моей форме, ордену и земляку). Он назвал сумму, которая у меня вызвала удивление, но я без разговоров отсчитал ему требуемое. Увидев в моих руках кошелек с деньгами, тот заканючил:

— Командир, добавь во имя своего друга. Скоро День Победы, я выпью и за него. Ну, ради друга, неужели жалко?

Было неуютно от его наглости, подлости и мерзости. На душе стало как-то подленько, будто это не он, а я, прикрываясь святым именем своего погибшего земляка, клянчил деньги у него.

— Какой добрый и хороший человек, — сказала Мария Сергеевна, имея в виду водителя.

А я подумал: как же быстро и много развелось подлецов и негодяев, которые очень быстро научились умело играть на струнах испепеленных горем человеческих душ. И, спекулируя на трагедии войны и людском горе, извлекать из всего этого выгоду для себя. С такими людьми, как этот водитель, я уже неоднократно встречался в Ташкенте, Москве и других городах страны. Понимающим, сочувственным тоном они внимательно выслушивают собеседника, тем самым и располагают его к себе, влазят в его душу и, присосавшись к ней, мертвой хваткой вытягивают из убитого горем человека свою выгоду. Такие своего уже не упустят.